ЛИМБ - журнал современной поэзии - №11 - Эссе

Кажется, почти любой текст, который включает в себя элементы абстракции или сюрреализма делает все возможные усилия чтобы скрыть свой подтекст, затушевать его скрыть за особенностями стиля, а получается что наоборот – выпячивает выставляет мотивы на показ, причем взгляды автора обычно в корне отличаются от того, как текст прочитывается. "Река на асфальте" это череда некоторых сюрреалистических схем наложенных на банальную (я не хочу ставить это в упрек тексту, просто у него такая структура) ситуацию: девушка совратила молодого человека, и это понравилось им обоим, да так что молодой человек раздумал кончать жизнь самоубийством. Это так – сюжетная линия.

Сама эта основа здесь, как я уже сказал. Вопросы жизни и смерти давно превратились из философского вопроса в жест, в лучшем случае применяемый для определения длинны списка действующих лиц. Конечно, я мог бы написать кучу красивейших слов об оценке самоубийства, но, во-первых, это уже сделал Камю, а во-вторых, мне это не интересно. Поэтому я оставлю самоубийство самоубийцам, а также всем его желающим, и попробую посмотреть на "Реку ..." под другим углом. А именно под углом «власти».

Давно замечено, что "русские художники любят ходить во власть" (впрочем, и наоборот, пример Леонида Ильича лежит просто на поверхности). Причем если они не являются агентами политической власти, то они устремляются во власть духовную, противопоставляя ее политической. При таком раскладе, все «официальные» отношения сводятся к минимуму или даются как бы через силу: будто заставляют их тяжелые обстоятельства. Дмитрий Липскеров в этом отношении не исключение: атрибуты официальной власти "консьержка", "кремль", "деньги" приобретают (как по шаблону) отрицательный или абсурдный характер. И даже если они и вторгаются в действие, то остаются как бы извне. Например:

"Ричард (смотрит на часы). Скоро девять... В Кремле, наверное, уже включили подсветку... Ты когда-нибудь видела освещенный Кремль с девятого этажа?

Ричард. Ну что ты, это так красиво! Идем, посмотрим!

Канифоль пожимает плечами. Они подходят к окну. Бьют девять раз куранты.

Во-первых, Канифоль не отвечает на вопрос "Красиво?" и вся эта линия исчезает. Во-вторых, сам вопрос не имеет лица, его произносящего. (Это по Фрейду. Типа опечатки говорят о тексте. Придираюсь, но легитимно.) Т.е. он как бы выносится из диалога и осуществляется посредством внешней принуждающей силы. Однако, как уже сказано выше, силы недостаточной. Таким образом, вся пьеса оказывается герметической. (Автор отказался от политики, закрыл все двери и выходы и теперь может куролесить, как хочет. Это он так думает.)

Вернемся к вопросу о власти духовной. Безусловным атрибутом такой власти является уникальность, или точнее, обладание уникальной информацией. (У меня есть секрет, но я его не скажу./Ну, скажи./Не-а./Ну, хочешь, я для тебя что-нибудь сделаю./Ну, сделай это, это и это. А потом может быть...) Агентом такой власти выступает Ричард. Но что самое интересное автор включает в повествование также вопрос легитимности такой власти. Легитимность политической власти всегда базируется либо на власти экономической (пример Римская империя), либо на власти духовной (Священная Римская империя или империя Арабская). Где же источник власти духовной? Автор предлагает записанную речь, как источник такой власти. (А чем не источник. Всем уже надоели священные книги. Пусть будут священные кассеты.) Магнитофон в пьесе носит явные инфернальные черты: наушники – истина для избранных, голос магнитофона приносит ужас. Интересно, что в такой постановке вопроса танец, который дважды появляется в данной пьесе: сначала как повод познакомить двух героев, а затем в ходе общения героев, превращается в ритуал инициации жреца, Ричарда. ( Вспомните шаманские ритуалы. Для туристов танец и является шаманством.) Если первый несет в себе черты фатума: "Проходил мимо техникума, услышал музыку и зашел". То после второго танца действия Ричарда уже несут на себе символы высшей истины. (Похоже на дорогу в два конца: Орфей спускающийся за Эвридикой и выводящий ее обратно. Автору явно не хотелось «спасать» девушку. Но вот ни куда не денешься – проговорился.) Идем дальше. Абсурда все больше. Так абсурдное действие со стулом становится причиной появления-рождения в пьесе еще одного атрибута – колготок. Если бы можно было говорить о героях вещах, (а почему бы нет, мы же играемся «сюром») то героями в таком случае, безусловно, оказались бы колготки и магнитофон. Интересно, что параллель между Канифолью и колготками просто таки бросается в глаза: "колготки порвались, нарушилась их целостность" – "Канифоль снимает их, нарушает свою герметичность". (Вообще поговорка «пошел/ла в хозяина» для России и Германии очень значима. На ее основе складывается мышление которое я называю «бюрократическим.» Ответственность не только за действия но и за характер перекладывается на хозяина)

Любая власть может базироваться только на мифе, иначе это будет просто принуждение. Миф о "молочной реке" (кстати, достаточно простая интертекстуальность) лежит в основе духовной власти в этой пьесе. Миф может быть личным – тот, которым пользуется человек в своих личных ощущениях или социальным – где миф является контекстом существования социума. (Как обычно все уперлось в контекст. Как то мы сидели с поэтом Александровым на турбазе. И я настолько достал его производными от слова контекст что тот стал выписывать мне крестики: один крестик одно упоминание. А потом заставил этот «талмуд» тащить с турбазы к себе домой. Как же культурная ценность – тетрадь в крестиках руки Алексея Александрова.) В наиболее критичных воззрениях он даже сливается с самим социумом, но об этом немного позже. Процесс, описанный в пьесе это процесс превращения мифа личного в миф социальный, т.е. появления власти. Миф, используемый в пьесе принципиально не прозелитический (то есть он не направлен на агитацию и вовлечение все новых и новых верующих), даже источник власти – магнитофон – принципиально пассивен. ( Если скажете, что книга тоже пассивна. То я Вам поверю. Но в тексте откровенно занудно повторяются фразы типа: «Включал магнитофон», «Вставил кассету». То есть магнитофон постоянно «тыркают».) Поэтому процесс превращения особенно болезнен и интересен. Сами методы достаточно банальны и повторяемы секс, еда, страх, секс, страх, еда, страх в разных комбинациях и с разной силой. Достаточно банален и мотив тайны: "А хочешь, я тебе скажу, что мне тогда подарили на день рождения, что было в самом большом пакете?" Гораздо интереснее, что если личный миф требовал каких-то действий: будь то уничтожение перегородок, покраска стен в белый цвет, потлач, наконец, самоубийство; то социальный миф может существовать без каких-то символов веры. (В социуме можно и похалявить.) Вполне достаточно первоначального акта инициации: жертвоприношения предметов, причем с последовавшим их возвратом (такие жертвоприношения, с возвратом, характерны для большинства политеистских религий и сохранились даже в исламе. Барана, которого режут, потом в мечети же и съедают всем гуртом.). Принципиально непрозелитический, но жертвенный личный миф превратился в очень пассивный социальный. Власть, которая базируется на столь пассивном мифе, не может быть сильной, фактически она почти незаметна, если бы не одно но. Немного выше было сказано, что социальный миф может совпадать с самим социумом. В нашем случае социумом является пара Ричард-Канифоль: из двух личностей мы получили социум, за счет превращения сильного личного мифа в слабый социальный – дисперсия энергии мифа, как сказали бы физики.

Подобное исследование манипуляциями мифами очень актуально в ситуации современного российского общества. (Что у нас только не актуально. Наверно можно даже попробовать давать уроки езды на велосипеде и придумать, почему это актуально.) Особенно если учитывать, что экономическая власть в этой стране слаба и политическая в основном опирается на духовную власть и манипуляция мифами главный рычаг управления. (Я совершенно случайно не читал 41 НЛО) Хотелось бы надеяться, что эта замечательная работа не останется незамеченной некоторыми из агентов нашей политической власти, которые уже продолжительное время пытаются использовать в качестве орудия власти свои личные мифы.

ЭТЕР граф де'ПАНЬИ

Власть на молочной реке

» п о э з и я » п р о з а » э с с е » д е б ю т »	«« л и т е р о с ф е р а »»	Апрель - Май 2001 г.