ЛИМБ - журнал современной поэзии - №11 - Эссе

(к вопросу о так называемой «теории сетературы»)

Эти заметки появились в связи с опубликованием во внеконкурсном разделе «Тенета-Ринет-2000» работы Марины Константиновой, работы, в очередной раз посвященной проблемам сетературы. Сей труд, с моей точки зрения, обозначил собой переход всех мыслимых и немыслимых пределов в фетишизации вопроса о так называемой «теории сетературы». Поэтому заранее должен извиниться за то, что практически каждое высказанное далее суждение представляет из себя по существу лишь отзыв на весьма конкретные тезисы упомянутой мной выше знаковой работы.

В самом начале своей статьи автор утверждает, что его взгляд не самый ортодоксальный. Это, по-видимому, сразу должно свидетельствовать о разумеющейся глобальности и проверенной временем актуальности исследуемых проблем. А мне вот, горемычному, кажется, что вся эта, с позволения сказать, проблема яйца выеденного не стоит. И уж тем более никаких нагорных проповедей, пророков, апологетов и ортодоксов в данном вопросе не существует и существовать попросту не может. Слишком короток, еще практически ничтожен, в пределах научного хронометража, век самого Интернета. Пока же во всем, что касается серьезной аналитики проблем, связанных с взаимодействием Интернета и каких бы то ни было социальных отношений, идет, в силу естественных причин, экспериментальный, опытный период. Так и литературно-сетевая среда представляет из себя лишь притягательный хаос, пригодный разве что для наблюдения и накопления впечатлений, но никак не устойчивую, подчиненную закономерностям материю, механизмы действия которой пора уже классифицировать и объяснять сетевому люду с помощью неких заморских догматов.

Впрочем, надо отдать должное автору за подкупающую смелость. Она не побоялось первой, еще на стадии высиживания яиц, заниматься теоретическими обоснованиями поведения будущего выводка на птичьем дворе. Вот и ссылка на Бурдье (мы люди темные, таковских не читали) придает статье Марины настоящую академичность и устрашающую наукообразность. Но, честно говоря, если чья-то теория используется, как алгоритм решения новой задачи, неплохо бы, фехтуя шпагой Бурдье против неискушенного читателя и сражая его наповал остриём парадоксов о харизматической, но лишенной интереса литературе («заинтересованной в незаинтересованности»), предъявить до боя хотя бы пару преамбул логического порядка, может быть менее эффектных, но не столь убийственных. Иными словами, читателю неплохо бы иметь хоть сколь-нибудь малое представление о сути самой теории, прежде чем писатель перейдет к содержательной части своего повествования и широкому применению заемного теоретического оружия в пределах нового литературного поля.

На этом месте, подозреваю, все праздно любопытствующие читатели уже разбежались, поэтому уже оставим предисловия и обратимся непосредственно к основной идее Константиновой. Я уже упоминал, что исходным пунктом, точкой отправления рассуждений автора стала мысль о том, что литература и все процессы, происходящие вокруг и в связи с литературой, укладываются полностью и исключительно в некие экономические рамки. Грубо говоря, литература есть отрасль экономики, действующая, правда, по перевернутым экономическим законам (та самая «харизматическая экономика» или «экономика наоборот»). В доказательство этой идеи автор заявляет об обыденности понятий «рынок идей», «ценность произведений» и т.д., обозвав их для пущей важности синтагмами. Господа убежденные трезвенники, попробуйте без бутылки разобраться что из чего тут доказывается и с какого такого харизматизма. Может быть, автор имеет в виду, что, экономическое сальто выкручивается за счет кажущейся внешней парадоксальности соединения сугубо духовных и сугубо материальных величин типа того же «рынка идей»? Но это уже, извините, детский сад. Экономические законы объективны и действуют абсолютно идентично, применительно к тому, что мы называем сферой действия и имущественных, и личных неимущественных прав. В этом смысле «ценность произведений» или «рынок идей» экономически совершенно совпадают, скажем, с понятиями «ценность ювелирных изделий» или «рынок автозапчастей». Причем тут харизматическая экономика или «экономика наоборот» не совсем ясно. Жаль, что Бурдье не поработал в области других наук и не открыл еще харизматической химии, в противовес органической или неорганической.

Литературное поле представляется по Марине (и по Бурдье), исключительно как конкурентная среда, как извечный конфликт интересов субъектов литературного процесса, что само по себе вызывает некоторое внутренне сопротивление этического свойства. Хочется понять, то ли автор напрочь исключает все духовные аспекты из генезиса творчества, то ли сужает литературное поле до уровня маркетинга «готовой литературной продукции», что скорее соответствовало бы термину «окололитературные поля».

Но Бог с ней, с фразеологией, но за всей этой теорией действительно трудно увидеть какой-то практический смысл. Допустим, загонит автор статьи все литературное поле в предлагаемую схему «ПОЗИЦИЯ – МАНИФЕСТАЦИЯ». Что ж, если так хочется, давайте усредним, подкорнаем, запихнем в условную систему координат любую индивидуальность, проведем концептуальные межи между жанрами и стилями, школами и журналами, призовем любого чудака, получающего удовольствие от самого процесса художественных манипуляций и не желающего никому навязывать свои дефиниции, стать частью системы. А дальше то что? Кто не с нами, тот против нас? Если тебе «лимбовец» имя, «литовцы» не станут друзьями твоими? Абсурд, не правда ли? Как грустно оттого, что огромное количество сетевых деятелей вроде бы понимают и, одновременно, не понимают одну простую вещь: литературоведение – это не точная наука. В ней есть, конечно, своя таблица умножения (грамматика, какие-то модели организации художественной речи и т.п.), но в ней нет и не может быть законов высшей математики, поскольку эстетическое чувство вещь все-таки субъективная и навязывать свой эстетический вкус, в конце концов, просто неприлично. А обобщать и структурировать эстетические взгляды уже, по-моему, верх безрассудства.

Теперь о двойственной иерархии в литературно-сетевой среде. Иерархия эта выстраивается на основе предыдущих постулатов автора об антагонизме и, следовательно, неизбежной конкуренции всех субъектов (позиций) сетевого литературного процесса (писателей, литературных клубов, журналов, салонов…), сводимой к двум противоположным манифестациям, одна из которых заключается в высоколобом эстетическом презрении к так называемой «массовой культуре», а другая – в признании ее самоценности и праве на существование. На самом деле, мне показалось, что и этот тезис насильственно притянут к вопросу «другой» экономики. Экономические законы всегда материальны и объективны, и научный анализ, на который претендует автор, не терпит игривых этимологических вольностей, в том числе с экономическими терминами. На мой взгляд, действительно есть не имеющий никакого отношения к экономике и древний как мир вопрос о соотношении масскультуры и всякого рода элитарных и маргинальных культур (это признает и сам автор). Вопрос настолько сложный, что здесь не место косвенно обсуждать эту тему. И все же позволю себе заметить, что пока живо диспутирующие и дискуссирующие авторы не договорятся о смысле, который они вкладывают даже не в дефиниции, а просто в такие лексические образования, как «культура» и «поп-культура», «потребительские» и «художественные» свойства произведения, «элитное» и «эталонное» (классическое) искусство, «литературное ремесло» и «литературная профессия» никакого просвета в этом мутном океане демагогии не предвидится.

Но вернемся, впрочем, к экономическим баранам работы. Если отбросить многочисленные цитаты и размышления об устройстве гостевых книг и форумов, то от современности и незаурядности выводов автора просто захватывает дух. Литература в сети оказывается ни что иное, как экономический процесс с символическим капиталом в виде сетевого же авторитета и влияния, капитала тщеславия, так сказать. Простите, но я совершенно не понимаю некоторых вещей. Допустим, что все, о чем пишет автор – правда, и весь РуЛиНет – это грязный спорт, а все игроки объединены в две команды, исповедующие противоположную игровую стратегию и тактику. Допустим также, что авторитет капитанов и звезд приносит игрокам огромное моральное удовлетворение. Но помилуйте, в командах играют взрослые дяди и тети. Их не соблазнишь призовыми фантиками и другим символическим капиталом. Если весь сетевой сыр-бор устраивается как некая новая и многоступенчатая форма выхода определенных групп авторов в мир «бумажных» писателей, то капитал-то на кону вполне вещественный, осязаемый. Если же человек сражается за идею, то не унижайте его меркантильными экономическими категориями. Борец за идею плохо сочетается с рынком, какими бы синтагмами вы его ни уплотняли, хошь «экономикой наоборот», хошь экономикой в полтора оборота. Кстати, всё это характерно и для внеинтернетовских взаимоотношений участников литературного процесса. Тут мы с автором сходимся абсолютно.

Тезис о сближении бумажной и сетевой литературы мне показался наиболее здравым, поскольку само их разделение, по природе своей, носит искусственный характер. Глупо заниматься подрывом бумажной или сетевой литературы, поскольку мы имеем дело с единой субстанцией – художественным текстом. И по природе своей литературные источники могут запечатляться в любом, доступном для потребителей носителе. Другое дело, насколько удобен тот или иной носитель для потребителя и в чем собственно интерес производителя литературного продукта. На мой взгляд, те, кто выражаются о сетературе в уничижительной форме проявляют элементарный кастовый снобизм, легко объяснимый замкнутостью, изолированностью и всегдашней труднодоступностью традиционных структур. Интернет, действительно, не в пример демократичней и статистические шансы открыть нового гения в литературе у него на несколько порядков вернее. Да и возможностей представить всю полноту происходящих в литературе процессов объективно побольше. Однако, литература в Интернете не стала и в полной мере никогда не станет товаром. С одной стороны, поток свободно публикуемых и свободных по доступу произведений непрерывен и многофункционален. С другой стороны, экранное чтиво, особенно чтение крупных литературных форм, неудобно пока по своим потребительским свойствам. И смею вас заверить, что для русскоязычного читателя такое положение сохранится по меньшей мере до Страшного Суда. Можно, конечно, очень быстро решить технологически проблему физиологического дискомфорта (усталости глаз, например) при читке текстов с монитора; может быть, не при нашей жизни, но настанет время, когда всякий потребитель литературы заимеет карманный ноутбук, чтобы взять его с собой в отпуск или командировку, можно даже президентским указом ликвидировать все библиотеки, за исключением электронных, но преодолеть нашу психофизиологическую зависимость от бумаги, листания страниц руками, вдыхания запаха типографской краски уже кажется абсолютно невозможным. Где-нибудь там, в Америках, ради Бога, но у нас… Так что, бумажная и сетевая литература, видимо, объективно обречены на сосуществование, причем сосуществование взаимовыгодное и паритетное. Но это уже, как говорят два наших утренних телевизионных диск-жокея, совсем другая история. И напоследок. В самом конце своей статьи Марина неожиданно делает некий обобщающий вывод, мало связанный с цепью ее предыдущих рассуждений: «Полностью заменить собою Литературу Интернет, конечно, не сможет, а вот изменять - уже начал!» Ни заменить, ни изменить литературу в плане воздействия на её «явленческие» признаки, как искусства слова, как изящной словесности, Интернет не способен. Содержание, конечно, во многом зависит от формы. Но Интернет – это ведь даже не форма художественного творчества, а именно носитель, авоська, тара для облаченных в ту или иную форму плодов творчества. Художественные образы создаются из слова, камня, глины, звука, цвета, человеческого тела, обладающего богатством мимики и пластики… Вот он, материал, вот формы, определяющие видовые рамки искусств. Ничего нового в материальную, а значит и в содержательную часть искусства Интернет не привносит, кто бы и сколько не экспериментировал с техническими возможностями Сети. Музы меняют экипажи для прогулок, но их облик остается прежним. Естественно, что искусства сейчас, благодаря техническим возможностям своих носителей все более синкретичны и синтетичны. Но ни бумага, ни кинокамера, ни баллончик для граффити, ни компьютерная сеть не создали нового материала для искусства. Я убеждён, что нет никакой особенной сетевой литературы, а есть Сеть, как среда обитания литераторов и литературных произведений. Как нет в Сети, скажем, какой-то новой торговли, которая бы что-то изменила в существе обмена товаров по их денежному эквиваленту.

Мне кажется, что все мы тратим слишком много времени на «онаучивание» пустоты. Интернет действительно великое и поразительно удобное средство для литературного общения и приобщения, для учебы начинающих, для разрушения прежней замкнутости и разобщенности литкругов, хотя бы на уровне отношений между литературными столицами и литературными провинциями. Но в Интернете также есть шум, буза, кутерьма, драчки, которые неизбежно возникают в личностном общении любой направленности. Так что практически все теоретические изыски о сетевой литературе являют собой, скорее, опыт исследования психологии социумов. Не верите? А загляните, скажем, на пару футбольных сайтов. Те же позиции, те же манифестации. И никакого влияния на футбол. Так стоит ли городить огород? Не слишком ли мы идеологизируем всё и вся по русской своей прихотливости. А тут еще эта политэкономия литературы. Пацаны и дамы, кончайте гнать волну про сетературы всякие. Задолбали!

Олег ГОРШКОВ

КОНЧАЙТЕ ГНАТЬ ВОЛНУ!

» п о э з и я » п р о з а » э с с е » д е б ю т »	«« л и т е р о с ф е р а »»	Апрель - Май 2001 г.