ЛИМБ - журнал современной поэзии - №11 - Эссе

"В лесу родилась елочка..." в руках большая хлопушка. Дернуть за ниточку – и разлетятся разноцветные пятнышки конфетти. Зарябит-защиплет в глазах...

и Чехов сощурится сквозь стеклышки pince-nez, дописывая последнюю ремарку в своей жизни: "... и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву". Он еще здесь, в тысяча девятьсот... ему всего 43!

Разряженный револьвер Маяковского: "... и жизнь хороша, и жить хо!.."

Нераспакованные чемоданы Есенина в "Англетере".

Синема.

Поцарапанный целлулоид. Сбивчивый монтаж.

Царская семья на прогулке. Дергаются, как в мультике. Первая Мировая. Белые оплечья сестер милосердия. Бобрик Керенского. Ильич, "как будто бы даже заспанный". "Барышня, дайте Смольный!" Дали Зимний. Блок у трактирной стойки, пытающийся разглядеть Спасителя "в белом венчике" впереди двенадцати,

лентами пулеметными перепоясанных. В замедленной съемке – колокола летят в пыль. Накокаиненный НЭП... стоп! чуть назад... Ипатьевский дом в Екатеринбурге... "стреляли" – нет, это уже "Белое солнце пустыни", гораздо позже...

а началось почти посередине. Пятидесятые. Я родился. Что было дальше – помню, что перед – рассказали и показали. Отец и мать – это 30-е. Коллективизация. У отца -книга из библиотеки. Шолохов "Поднятая целина". Уже умею читать...

Маршак, Агния Барто, Аркадий Гайдар... первая учительница, ноготки и бархотки на школьной клумбе, запах тополиных почек весной и "девочка, которой нес портфель". Кино крутят прямо во дворе, как стемнеет. Стрекот аппарата "Украина", комары, пока меняют катушки, и – Чапаев, еще не анекдотный, "впереди, на лихом коне". И – "про войнушку". Это когда не стало дедушек. Обоих сразу. Я их никогда не увидел. Даже в кино. Мужики в майках забивают "козла" на сколоченном столе, и "беломор" – это просто папиросы, которые они курят. Солженицын где-то по соседству еще только пишет. А мы только что въехали в только что отстроенные и еще не знаем, что их зовут "хрущевки". Запах свежей побелки и краски. Счастье. В шесть утра мать поднимает занимать очередь за хлебом, а открывали, кажется, в восемь. В очереди – все знакомые. Иногда пропускают вперед. Выглаженный пионерский галстук на стуле возле кровати. Рядом с домом строят кинотеатр. Дома – вдруг! – телевизор: Рыбников, Крючков, Андреев, Целиковская... Пластинка Бернеса ходит по соседям. В кинотеатре цветной "Человек-амфибия". Прорываемся на "Операцию Ы". Никулин – Вицин -Моргунов! "Кавказская пленница". Девчонки во дворе носят короткие юбки, а у нас, у всех! – велосипеды, и все умеем играть "на трех аккордах". Гибкие грампластинки. На школьных вечерах крутят Ободзинского и "Алешкину любовь". Все уже знают про "битлов", но не все слышали. Катушечный магнитофон. Чей-то хриплый голос. Ходят легенды. Песни знаем наизусть. Переписываем (шариковыми ручками!) друг у друга.

Джинсы – отдельная тема и надолго!

а чуть раньше – Гагарин, нет, еще раньше – попискивающий спутник, который всем хотелось разглядеть в небе. И я увидел! Он летел над улицей Сенной. Я показывал его бабушке...

Мои бабушки. Обе родились в этом веке. В нем и остались. Обе.

... машины с лентами на капоте и куклой на радиаторе. Одноклассники в лейтенантских погонах, отутюженные. "Автомат" – это еще газировка с сиропом за 3 коп. "Знакомься, моя жена".

На такси везу из роддома сына. В этот день выпал снег. Очень рано. В начале октября. И он у меня на руках – улыбается.

На кухне – Окуджава. А еще есть: Самойлов, Левитанский, Мориц, Вознесенский, а еще – Мандельштам, откуда-то переписанный, Ахматова... "серебряные"... "чтоб не пропасть поодиночке". Еще ничего не знаем о Бродском. А он где-то носит ватник и ничего не знает о "нобелевке". "Голос Америки" сквозь глушилки.

"Самиздат". Однажды – Пастернак... "Мело, мело по всей земле"... Доктор Живаго – и навсегда!

Воланд на Патриарших! Маргарита над Москвой! Шагал на Витебском!.. и деточкины глаза Смоктуновского: "Люба, я вернулся", и вальс Андрея Петрова... Тарковский по киноклубам. Михалков. Шукшин!

"Арлекино" Пугачевой, Штирлиц и Пал Палыч Знаменский (куда "Ментам"!)...

"а я иду, шагаю по Москве". МХАТ. Современник. Таганка! Ленком! А в Большом – Плисецкая! А в Пушкинском – "Джоконда"! А на ВДНХ – монументальный фонтан "Дружба Народов", павильон космонавтики и запах шашлыков, и надо чего-то привезти домой. А в московских гастрономах – нездешний аромат жареных кофейных зерен и похоже на "научный коммунизм", который завтра надо сдавать.

Еще нет Афгана. Есть "дефицит" и "импорт". И электрички с Казанского. И в моей сумке рядом с колбасой – Ю. Трифонов, Астафьев, Распутин, Абрамов. И на Новый год ходим в баню каждый со своим телевизором под музыку М. Таривердиева. И шампанское так же стреляет после ритуальных поздравлений тех, кто один за другим становятся бронзовыми табличками на кремлевской стене, на Красной площади, куда так и не попал Веничка Ерофеев, последний классик; так и остался на пригородной ветке "Москва-Петушки"... мелькает... мелькает... все быстрее... быстрее... "сухой закон", давка в очередях, Ален Делон не пьет одеколон...

Ускорение. Новое мышление или мышление. Новый мир. Читаем такое! Еще! еще!.. ба-бах! Чернобыль... звук громко... потише...

Без звука. Немое кино. И так все понятно.

Вождь на броневике. Белый дом. Черная копоть. Рекламная пауза. Чечня. Рекламная пауза... новые сигареты, новые напитки, новые русские...

из новояза: "бомж", "совок", "челнок". Спортивные штаны, стриженные затылки и особый прононс в разговоре. Обращение с телеэкрана почти торжественное: "россиянИ". Денег не хватает. Катастрофически. Всем. Кому – конвертируемых, кому – деноминированных...

крутятся... крутятся...

обрыв...

в один очень морозный декабрьский вечер вдруг не стало папы... прозрачный поцарапанный целлулоид. Сильно поцарапанный... много бумажных цветов... куда-то иду с отцом. Я держу его за руку, в другой – воздушный шарик. Наверное, весна. Краски яркие. Я разжимаю пальцы...

и шарик летит...

Пушкину – 200. "А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем..." Христу – 2000. Тоже жаль.

Хлопушка в руках. Дернуть за ниточку – и разлетятся разноцветные кружочки. И долго еще будут попадаться то там, то здесь – поштучно. Здесь – это уже в третьем тысячелетии.

Я сижу в комнате.

И не тяну

за ниточку.

Евгений КАЛАКИН

ПРОЩАЙ, ДВАДЦАТЫЙ...

» п о э з и я » п р о з а » э с с е » д е б ю т »	«« л и т е р о с ф е р а »»	Апрель - Май 2001 г.