Лабиринты |
Антон БАРГЕЛЬ
НОСТАЛЬГИЧЕСКАЯ
Холодно
Холодно. «Снега не будет», - так
мне сказала старушка,
что цветами торгует на остановке
сорок седьмого.
Там, за холодными тучами... Кто-то
выглянет, убедиться, что мы еще живы,
спрячется снова.
И время
улыбается вслед теплу, что уходит
следом за ночью. Холодно.
Ветрено.
Боженька спятил. Так в старину
называли юродивых, да калечных, да дурачков –
ласково. Уменьшительно...
Спятил, боженька. Холодно.
Это – еще одно выражение бесконечности,
пузырящегося, ледяного ада...
Отдай! Отдай полоску света на утреннем паркете...
Книга
Когда меня спрашивают, верую ли я в бога,
я всегда прошу подождать немного,
ухожу в другую комнату,
но непременно возвращаюсь
с толстой книгой.
За руку прощаюсь.
Прячу в карман фигу.
Улыбаюсь.
Так и дороги – «холода, да тревоги» -
безбожно рифмуются со словом ноги,
даже против моего желания.
Требует наказания:
ведь есть же, наверное, бог – покровитель путей и дорог,
которому может быть не приятно,
что по дорогам снуют, туда и обратно,
безличные ноги,
безбожно рифмующиеся со словом дороги.
И мне становится стыдно,
но те, которые задают вопросы,
не умеют остановиться. Достают папиросы,
дежурные спички. Уже клубится
дымок горьковатый. Это все Ницше! Конечно, это он виноватый,
что им лень выйти на лестничную клетку,
что вместо пепельницы – сворачивают салфетку,
и пепел сыпется на пол, на столик, на фото сестренки и папы,
уехавшего в командировку.
Достаю пневматическую винтовку –
отработка стрельбы по живым мишеням...
Двух часовой сон. Горьковатый чай из женьшеня,
призванный увеличить силы.
Патронов, как всегда, опять не хватило,
но все же уже бегут, ломая ненужные ноги
пассажиры, путники без дороги,
вопрошающие о моей вере в моего бога...
Подумать только! Еще бы немного,
и я бы поверил. Проверяю, как заперты двери,
хотя они-то могут и в окно просочиться.
Главное спокойствие. Кто их не боится – тот всегда побеждает.
Кажется, снова светает?
Можно больше не прятать фигу.
Глупая книга.
БЛЮЗ ДОРОГ
Усталость поводка в моей руке...
Кружатся чайки, время на песке
уснуло, пахнет тиной.
Тягучий воздух, сладок как компот,
и старичок в нем, кажется, плывет,
привязанный к скамейке паутиной.
Забылся день.
Четырнадцатый круг
бесспорно адских и нелепых мук:
три встречи и одиннадцать разлук. Так что же?
Листая свой истрепанный блокнот
глотать слова (все зная наперед),
как яд, что непременно нас спасет, но не поможет?
Игра. Игра: три дома, пять границ,
сквозь жесть электроконных колесниц
сочится гной вокзалов, полустанков...
Трясущийся дурдом. Сухой паек,
в пакетах чай дешевый, сахарок,
в болотной зелени таможенник – хорек читает визу.
И близоруко пялится во тьму,
пытаясь разглядеть сквозь пелену
улыбки, всевозможные сюрпризы...
В ночь уходила, не с собой брала,
язвительно кривились зеркала,
ломая пыльный свет. Янтарный
снег, сквозь шторы, на паркет,
сквозь едкий дым дешевых сигарет,
и смысла больше нет хранить секрет.
А жаль. Игра.
Игра! Дорога. Ночь.
И гордость, и растерянность – все прочь,
усталости не в силах превозмочь
не засыпаешь.
Три встречи и одиннадцать разлук –
непрочность уз, нахальство и испуг...
Но режет тишину тревожный звук:
Ночь, снова таешь?
Вновь режешь?
Так заглаживай края!
Три дома – суматоха бытия,
перронная тупая толчея как паутина –
вновь связан, скучен, взят на абордаж,
четырежды проверенный багаж –
все бросить, только водка – отче наш,
способна разогнать тоску-кручину.
Плевать!
Пусть снова связан, скручен, взят –
не сын, не муж, не кум, не сват, не брат
и не святой, зато пять раз распят
у врат таможен.
А паутину липкую дорог,
топтал и рвал, но все ж уйти не смог,
печати в паспорте, как купола «за срок»
на бледной коже.
Пусть...
Лентою змеится поводок,
и день свернется ковриком у ног,
И стаей пьяных птиц
блокнот взорвется, сгинет.
Окрасит горизонт, но лишь на миг,
в цвет новых недомолвок и интриг,
прощальным звоном тишину посеребрит...
Ночь. Пахнет тиной.
* * * * *
маленькая беда большая
какая разница?
все равно на душе погано одинаково
и не обманешь
что спряталась
вылазь!
некому лгать
сам себя насквозь вижу
жду
жую
свою
душу
зачем
вечером
под окна
приходит рыжий котенок
играет
рвет
воздух
пропитанный бензином
и маслом
песок
в шерсть
забивается
пьет
спокойствие как утром из лужи воду
и отпускает
плавным жестом
единственным движением бровей
по ветру
на свободу
чтобы за клен зацепившись повиснуть
грязным полотенцем
пахнущим
вчера
ра
город
сожран
ран
нет только кости белеют на перекрестках
тьмы
и светофоры
немыми стражами
смотрят вслед
перемигиваются
о чем-то догадываются
ишь какие
прыткие
а мы в обход
что
завод кончился
а
что
осталось
ста
усталостей
ночь.
GENERATION “LUST”
* * * * *
с неба падаешь а будто с елки
в твоих ошибках так мало толку
так мало уверенности
словно по доверенности
ты боишься и ищешь в стогу иголку
страшно и хочется уколоться
провалиться пропасть на дне колодца
замереть остаться и затаиться
зацепиться заснуть задремать забыться
победить но только так чтобы не бороться
потому-то и верится и не верится
вот вырастет оно стройное деревце
а время стелится вереском
закружит метелица
до блеска заморочит
хочешь
Тишина
в темноте пустой комнаты стоя
словно святой словно оглохший гойя
словно ван гог отрезавший себе ухо
в одиночестве стоя постанывая глухо
брошенный в темноте собственной же собакой
оставленный всем в ритме фламенко плакал
крестился робко постанывая тихонько
холодно мама холодно мне и горько
слезы глотал представляя их вкус в цветовой гамме
употреблял опиум вновь обращался к маме
в робкой надежде на отпущение грехов
переступал с ноги на ногу проклинал похотливых отцов
опираясь на дым голландской марихуаны
отмахивался от прочего вспоминая прелести анны
или марины что впрочем уже не важно
кто кого звал и насколько там было влажно
и чем давешние провода беспокойно гудели
если при теле был соответственно был и при деле
при блеске в глазах и при звоне в отрезанном ухе
при трешке что отнял вчера у больной старухи
и в голове приятный туман дрянного портвейна
в темноте стоя о последнем особенно сожалея
и не в силах уже вернуть отрезанную серьгу вместе с ухом
вздыхал осознав что в стакане давно уже сухо
КОММУНИЗЬМ
богу богово вору ворово
все убогое не в ту сторону
все капризное бесприданное
бесконечное долгожданное
содой судятся чертом чертятся
в узел улицы ветром вертятся
перекрашены черно-зеленью
волку волково плевлам плевелье
полю полево граду градово
сломы сломлены не преграда нам
плачут ангелы с неба моросью
прорастает злость бурой порослью
прорастает ночь тенью хмарною
солнце бестолочь беспожарное
беспросветное чудо-юдное
рамы крест в окне над иудою
над идеями по над совестью
ивой бледною к речке клонится
горесть гордая бескапризная
под воротнями над карнизами
над оградою за бессилием
снится ангел нам или мы ему
* * * * *
ночка задремала звездочки украла
хищница зима облаком ласкала
голые снега ухмылялись – мало
что теперь осталось и кому досталось?
мало? но у нас завсегда есть все же
чем когда и как засветить по роже
кто-то корчит вид что ему поможет
год пожил и умер полежал и ожил
поиграл в метели укрывая прядки
из чужой постели в новые порядки
из кривого дома в терема покои
полежал и ожил погулял и помер
расписался мелом на дворцах и ликах
расщедрился – смелый разродился криком
погулял и умер проиграл – все в пешках
дни латал сумерками
в спешке
* * * * *
что разрешается быку заказано Юпитеру
пройтись хмельным по вечерку по стрелкам града Питера
сесть в громыхающий трамвай ругаясь с контролером
не дать буфетчице на чай но дать наводку вору
переиначить перепеть похерить ударенье
с моста в канал стрелой слететь стандартным ускореньем
проснуться рано поутру похмельному событьями
что разрешается быку заказано Юпитеру
Песенка
снами делиться – что богу молится –
бестолочь
снова не спится моя баловница
весточку
шлет ниоктуда ждет своё чудо
зорькою
больше не буду пить на простуду
«горькую»
больше не верю заперты двери
намертво
ложь да потери красят емелю
на бело
ветер гуляет спички стреляет –
улицей
приостановит взглядом поманит
умницу
вдрызг разукрасит пряное платье
весело
жадно растратит все что ухватит
в песенке
больше не буду ждать твое чудо
милая
снова теряю себя проверяю
было ли?
* * * * *
tribute to Sergio
периодически все мы дохнем
по чужим женам вздыхаем сохнем
играем в игру кто прыгнет выше
своей головы-жопы
слышишь?
как тихонько стонет под праздничным одеялом
ей пожалуй и четырнадцать будет мало
или в самый раз прикоснись легонько
сдуй паутинку сплюнь на огонь
ты
тоже можешь вздыхать и охать
когда хорошо и плохо и пох и похоть
и бесконечность
ее дары надрывы
кругом красоты то скалы а то обрывы
то вниз головой то к верху но головешкой
она потягивается тянется но безуспешно
за твоим я или янь объять чем-то мокрым
да
периодически все мы дохнем
ОБВЕТШАЛЫЕ (ПОКОЛЕНИЕ “LUST” 0)
Вновь горечь в моде – ноют раны
и подгоняет: «йей же! йей!», -
из необещанной нирваны,
из нераспахнутых дверей
глас неприемлемого бога –
фальцетом струн – двадцатый лад...
Казалось ведь: еще немного,
и нас пропустят в первый ряд.
Нам раздадут на смех купоны
и право первого броска
в Тех, Выходящих На Поклоны,
и, чтоб не дрогнула рука,
нам раздадут еще по «триста»,
и право выпить в полный рост,
и, затащив в постель актрису,
в любви признаться невсерьез.
Переиграть, переиначить...
Кто сам себе не режиссер?
Кто, сам себе не предназначен,
шагает в немощный костер?
Чтоб после, пеплом грязно серым,
в глаза. Как память, как намек
на ту, обыденную веру,
что сам в себе не уберег...
Что тает в девственном закате,
как яд в язвительном вине,
и бог, в заношенном халате,
застыл, портретом на стене.
Но голос тает. Тает мода
на раны, искренность и соль.
Осталась лишь тупая боль
за тупо прожитые годы.
* * * * *
tribute to Di
Это проще, чем научиться метать ножи –
Через жизнь прохромать и тихонько, хромая, жить,
Забегая вперед и нелепо на месте кружа
В ожидании чуда, летящего в спину ножа.
Это проще, чем научиться стрелять в упор –
Через жизнь проползти, в тенях укрываясь, как вор,
Пронести в себе меч и усевшись за праздничный стол
Ощущать, сквозь пиджак, как к спине прикасается ствол.
Это проще, чем подставить под пулю висок,
Через жизнь пробежать, совершив один марш-бросок,
Не растратив ни капли и не замарав ни листка...
Ждать мгновенья, когда затвердеет огонь у виска.
Это проще чем петь, проще чем невпопад говорить,
Это проще чем смерть и, конечно же, проще чем жить,
Это проще чем боль, и чем радость, и чем красота –
Прыгнуть с лестницы в небо... И дно обретет высота.
Типа эпиграмма
«...Это больше, чем секс. Это как шоколад на завтрак...»
Sergio Бойченко
и живу сам собой не слежу за своею фигурой
шоколад надоел и на завтрак теперь ем консервы
это все отого что все наши бабы - дуры
дуры все даже те которые стервы
СПЕРМОТОКСИКОЗ (ПОКОЛЕНИЕ “LUST” 1)
усталость это когда тебя припирает к стенке
подходишь к даме становишься на коленки
и говоришь о возвышенном о том что тебе не жалко
что считают все блядью с ней спят и зовут ее алкой
и безжалостно гладят тонкие эти колени
ей нравится только лишь ты как непризнанный гений
пытаешься удивить бездарными вобщем стихами
зачем когда ждут тебя рядом и жанна и аня и таня
и пара нимфеток и кто-то с ними вся в белом
несущая гордо безумно красивое тело
но ты же мудак не делаешь секс в туалете
ты хочешь любить ее просто любить лишь за этим
приходишь за разом раз в душный зал дискотеки
себя убеждаешь что здесь тоже есть человеки
словно апостол что предан христом и брошен в застенки
целуешь ей руки становишься на коленки
и падаешь в пустоту сквозь смех глупость злость и обиду
устало ловя ее взгляд пропадаешь из виду
и пьешь бесконечность длинными слишком глотками
спасенье ловя непослушными с пьяну руками
ты просишь ее о невинной любви и покое
но она все равно уже спит
не с тобою
ЧЕТВЕРТЬ ВТОРОГО
сплю наяву или брежу во сне
холод – мурашки на серой стене
яростный всадник на звездном коне
рушится в прорубь
взгляд будто капля плывет по стеклу
холодно душно я снова умру
ты обнаружишь меня поутру
словно живого
но не понять не забыть не простить
волос на палец намотан как нить
как оберег – на совсем отпустить
плесень как порох
тернии в плоть мироздания – стон
толи спасен толи глупо влюблен
смят за ненужностью выброшен вон
четверть второго
снится больница – пустая тюрьма
словно убийца – ни дня без вина
знаю забыла меня глубина
таю но снова
в муках рожден чтобы вновь умереть
пусть не совсем так хотя бы на треть
вспыхнув под взглядом твоим не сгореть
вновь умереть мне так важно успеть
в четверть второго
СЛАБОСТЬ (ПОКОЛЕНИЕ “LUST” 2)
Если небу однажды захочется спать,
ты его не буди, ты умеешь молчать.
Ты обучен просить, научись же терпеть...
Ты отводишь глаза: не смотреть... Не смотреть!
Убегай! Хоронись самого же себя,
омывай пустоту в липких каплях дождя.
Разворот. Увернись – опускается плеть:
научился спасаться, учись и терпеть.
Ты не падаешь ниц, но не можешь стоять:
вену ищет клинок, пальцы жжет рукоять,
ты освоил все правильно – двигайся вдоль,
и не бойся сомнений, себя не неволь.
Изменись, поищи интереса в игре:
посмотри – словно змей, дремлет кольт в кобуре.
Обнажи зверя, плавно нажми на курок...
Стой! Скорее! Зовет телефонный звонок.
Ты не можешь молчать. Не проси. Не проси!
Но ты выше земли – убираешь шасси.
Не умеешь терпеть – неумело берешь,
на холодную грудь – обнаженную брошь.
Ты прощен. Я, твой бог, подпишу протокол:
время ставит заплатки, как ставит укол,
ты, в своей тишине, снова будешь один...
Я достану стакан. Ты возьмешь героин.
* * * * *
...чудовищно много людей
которых я не люблю.
Встречая новых блядей,
с ними зачем-то сплю.
Больно и все невпопад
лупит дождик в окно,
ему я зачем-то рад,
зачем – уже все равно.
Зиму зачем-то жаль.
Зачем? Ах, ну да, за весной
Лето накинет шаль,
Встанет тихонько за мной...
В небе хохочет черт,
и с рыжего блюда луны,
ест чей-то свадебный торт,
пьет чьи-то вещие сны.
Вертится шар голубой:
улица, ночь, простатит.
Голос – чуть-чуть злой,
горло – чуть-чуть болит.
В каждой стене – брешь,
в каждом окне – свет.
Черт, что ж ты там ешь
столько больных лет?
В каждой любви – роль,
в каждом тепле – снег,
в радостном смехе – боль.
Капает соль с век.
Каждый на треть бог,
на две остальные – зверь
Кажется – все мог.
Кажется все.
Теперь...
© Антон Баргель
|
|
