Обрывы |
Анна ЛИМБ
ВСЕ ОТТЕНКИ СЕРОГО
This is something that happens to all of us... one way or the other.
John Lennon,
"Cold Turkey", 1972.
I. Закон воздаяния.
Ну и мерзкая же погода сегодня... Дождь стеной.... Ветер воет... Теперь понятно, почему мне так вставать не хотелось. Покурить, что ли? Сажусь в кресло у окна, с наслаждением затягиваюсь. Голова пустая и легкая. Как воздушный шарик. Просто смотрю в окно. На минуту выйдя из созерцательного состояния, вздрагиваю.
Вижу до боли знакомую картину. Прямо перед моим домом, на дорожке, под проливным дождем, стоит молодой парень. Перед ним на корточках – мент. Рядом – еще двое – свидетели. Нарка шмонают... Знакомая рожа. Может, у одного барыги брали... Но не там искать надо, не там. Носки снять и в трусы залезть. Была бы девка – в лифчик. А он по карманам шарит... Может, и повезет, не свинтят. Хотя нет... что-то нашел... кажется, корабль. Радуется, сука. В мусарню поволок. Ну все, пиздец парню. Как ломать его станет не по-детски, ложку с раствором покажут... Скажут, ставься, родной. А в обмен – всего ничего: слить кого или висюки их на себя взять...
Жалко мне его? Нет. А полгода, год назад было жалко. Да что ж вы, люди, с ним делаете! Он же больной человек, сам не ведет, что творит. Кумар им движет... Нет во мне больше жалости. Помню, пришла ко мне в гости Наташа. И рассказала случай, как она в ночной клуб ходила. Сидит, и вдруг видит, рядом за стойкой девка рубится. Так она ей как даст по морде со всей дури! Еще охранника позвала, заорала: уберите отсюда эту наркоманку. Он ее живо выставил... Я ей тогда ничего не сказала, но в душе страшно возмущалась. Да как она может! Сама ведь еще недавно такая была! Теперь я ее поняла. Я ненавижу торчков. Меня распирает ненависть, даже дышать трудно.
Шла я как-то со школы. То ли неделю назад, то ли две. Поднимаюсь по лестнице, вижу, кто-то под нашей дверью сидит. Подошла – наркоманка сидит, ширяется. Уж и контроль взяла. Ей сейчас хоть что – люди, менты, конец света – пофиг. А мне так захотелось ее избить! Дать кованым сапогом прямо в зубы, чтобы шея хрустнула! Забить до смерти! Я еще подумала: ведь сопротивляться не сможет, на приходе-то. Не знаю, как я себя сдержала. И это я! Я, которая рисовала баяны и чеки на полях тетрадок и ничего не видела с доски из-за толченого бекарбона... Откуда ненависть? Наверное, защитная реакция. У мозга тоже свои отходняки.
Ненависть ощущаешь как барьер. Как стотысячную клятву самой себе: больше не сорвусь. А сколько их было... Самое большее – пять месяцев чистоты. От барыг отвязаться можно – не ходить около точек, не снимать трубку, телефон, наконец, поменять. А как отвязаться от тоски по геру?!
Помню мой первый депресняк. Я тогда ни есть, ни говорить не могла – в горле комок стоял. Лежала целыми днями на диване, забившись у угол. Смотрела в окно. А что за окном? Обшарпанная помойка, бомжи, осенние листья. С неба льет без конца. Как будто его ломает. Мне было все равно. Мама приносила мне сладости, купила навороченный плейер, который я давно хотела. Но мне не надо было ни-че-го. Хотя нет. Надо. Очень надо. Но это отныне было под запретом.
Первая попытка слезть... Так и стоит перед глазами та сцена из детства: я, в комбинезончике и яркой вязаной шапочке, стою на краю высокой деревянной башенки. Я хочу на землю, и папа снизу протягивает руки. Но ему не дотянуться, а я боюсь оступиться... И я не смогла.
Сижу как-то на уроке, а в класс новенькая входит. Я как на нее посмотрела, все мне понятно стало... На переменке подняла голову и наткнулась на ее взгляд. Все. Пара коротких фраз – и вот мы уже на пути к цели. Но в первой аптеке было не все. Пришлось обойти три. Подходя к остановке, я столкнулась с какой-то женщиной. Хотела обойти, тем более двери уже почти закрывались, но женщина неожиданно схватила меня за рукав. Крепко вцепилась, не вырвешься.
– Мама?!
– Ну-ка пойдем. Куда собралась?
И быстрый жест – в карман. И вот у нее в руке мой новенький баян, ампулка с водой и ватка. Мне хочется сказать «отдай!», но я молчу...
Слова ничего не значат. Музыка. Только музыка. Она окружает меня. Вся комната завалена кассетами. Гражданка, Дельфин, Битлы и Роллинги. Они все поют об одном. Они знают. Их плакаты на стенах. Они видят. И я прошу у них защиты – от себя…У Мэнсона песня такая есть:
A pill to make you numb,
A pill to make you dumb,
A pill to make you anybody else
But all the drugs in this world
Won’t save her from herself...
Постоянное сосредоточение на внутренностях психики... I-I, me-me, mine… Только сама. Что бы не делали с моей кровью, плазмой и мозгами. В своем мертвом теле, в своей безразличности волю нужно искать. Иголку в стоге маковой соломки. Искать долгие... а сколько я торчала? Тут воздаяние идет полной мерой. Ширялась год – год будешь трупом, три – значит, три долгих зимы пройдет в жестоком, беспричинном депресняке, который не лечится никаким Сонопаксом...
Все оттенки серого... Вокруг – серая беспросветность, хотя окружающие все видят в цвете. Ангедония – так сказал Янке тот новосибирский врач. Пластмассовая жизнь... Я не знаю, чему они радуются. Мне не понятно, ради чего они живут. Я? Так, по инерции. Мой мир отняли. Они его не одобряют... Не способны понять его красоту. Что для них красиво? Осенний солнечный день, юная девушка, смеющийся малыш? Для меня красиво другое. Белая горка в ложке. Алый контроль, раствор окрашивающий. Синяя тугая вена. Я упиваюсь их красотой до головокружения. Они – мой триколор, моя отчизна.
Мои сны просты. Они согласуются с классическим постулатом фрейдизма: сон есть исполнение желаний. Каждую ночь я вмазываюсь. Я вижу это в деталях, реально до дрожи... Различие только в одном. Во сне мне не надо искать живой веняк. Потому что все мои вены кропотливо воссозданы мозгом в их первоначальном состоянии. Никаких дорог и точек. Нет колодца на левой. Широкие синие реки в молочных берегах... Но наступает утро, я открываю глаза. И первым делом вижу свои запрокинутые руки...
Самое страшное в наркоманской жизни – это ломки. Так считает широкая общественность... Но они не правы. На самом деле это не намного хуже гриппа. Хотя нет, опять вру... привычка! Просто свойство человеческой памяти – обрезать невыносимое. По настоящему меня ломало всего два раза в жизни... Последний раз я запомнила. Запомнила, что ломка – это ад. А как еще назвать? Ориентир... пожалуй, Леннон. Когда я думаю об этом, в голове, как фон, звучит его голос...
«Temp’rature’s risin’, fever is high,
Can’t see no future, can’t see no sky»
Звук нарастает... С каждой минутой он все мощнее... Ударные бьют, и сердце глухо бухает в такт... О, ччерт, я не могу это слушать! Он так поет, как будто его прямо щас ломает! Я сто раз читала, что он сидел на героине, но этот голос... хриплый, надломленный... так может петь только торчок. По-настоящему глубоко передал его мироощущение только Гольдман. Он, несомненно, понял, что такое ЖЗЛ. И с чем она граничит. Господа критики сочли это неуважением, а кое-кто и непредвзятостью... Но их нельзя осуждать. Они не знают.
Забавное выражение – Cold Turkey...Для тех, кого не ломало. Кто не познал ужас всепроникающего опиумного Холода. У Брюсова стих такой был, правда, про любовь... безответную.
«...Холод, тело тайно сковывающий,
Холод, душу очаровывающий
В этом блеске – все осилившая власть
Умирает обескрыленная страсть...»
А в чем, собственно, разница? Бегаешь за любимым точно так же. Твоя мечта – всегда быть с Ним. Разлука причиняет боль. Никто другой тебе не нужен. А если ты и изменяешь, то только для того, чтобы забыться на время... Гораздо реже – из любопытства. Каждая деталь в любимом вызывает в тебе нежность. Ты помнишь все ваши встречи, но первую особенно...Ты думаешь, что будешь верен Ему всегда, до гробовой доски. Многие говорят, что тебе надо забыть Его, что ты тратишь свою жизнь впустую... Но ты знаешь: лучше жить так, чем совсем без любви... Отличий нет.
Есть у опиушников такой момент, когда уже и тяги нет, но еще не кумарит. Это, видимо, и есть жизнь. В этот период ты еще можешь радоваться искрящемуся на сонце снегу... конечно, если с собой у тебя есть что-то похожее на снег. Все остальное – бесконечная погоня и ожидание. Погоня за Первым Разом и ожидание повторения. Наивно, но... Любой нарк отлично знает, что тот, первый приход не повторится никогда. Но, черт возьми, все равно верится...
Так я о разлуке... Когда ты все-таки решаешь порвать с Ним, ты еще не знаешь, что ждет тебя за поворотом... Да-аа...Все-таки классика – она на все случаи жизни. Вот и сейчас почему-то вспомнилось... тематическое:
«Бежит дорога все вперед. Куда она зовет?
Какой готовит поворот, какой узор совьет?
Сольются тысячи дорог в один великий путь.
Начало знаю. А итог – узнаю как-нибудь.»
Все правильно. Как нибудь узнаю до конца. Очень многое уже узнала. Я не была к этому готова. Я думала, что достаточно будет просто переломаться, попить болтушку и постараться не общаться с закадычными приятелями... Я не знала, что эти приятели – все четверо – будут названивать мне днем и ночью, и особенно часто – когда я одна. Еще бы: за время нашей тесной дружбы они успели хорошо изучить, когда уходят и приходят мои родители, когда я ложусь и встаю... Что будут молчать, дышать в трубку, и в тот момент, когда я, вся взмокшая от неожиданной жаркой волны, уже готова ее бросить, вкрадчиво произносить: «Ну так как... ничего не надо?». Что будут караулить меня у парадки, на выходах метро, у ларьков с лимонадом... Я думала что смогу. Ведь я решила!
(продолжение следует)
Ii. Любовь с первой ложки.
Что было вначале – мысль или действие? Память не может удержать все, что было. Может, тяжесть слишком велика? Невод памяти рвется, и прошлое выпадает из него. Логика? Тут ее нет. Анализ не убьет моих чувств. Потому что их тоже нет.
«А почему ты начал торчать?» Нет джанка, который бы не слышал этого тупого вопроса. В разных вариантах. Как будто можно принять такое решение! Типа, а заторчу-ка я, братцы, с завтрашнего дня. Не-ет... Этот День подкрадывается к тебе на неслышных белых лапах... Он бродит вокруг тебя, сужая круги...пока ты сам не шагнешь навстречу. Да, ты можешь и не делать этот шаг. Но делаешь. А был ли выбор? Не знаю. Великие Джанки из породы рационализаторов говорят, что никогда не сожалели об этом шаге. Остальные молчат. Почему? Это протестует сморщенное социальное животное внутри них. Они принесли боль близким. Скомкали их надежды. Считается, что это плохо. Но давайте не будем себя обманывать, господа. В Той реальности плохо все то, без чего наша жизнь не имеет смысла.
Я знала Креста давно, но мы никогда не общались. Говорили, что он нарк, но мало ли что говорят... Я шла от Паши. У меня даже деньги были (правда, только двадцатка). Вроде, забили стрелку на вечер, поцеловались, и он пошел. А мне захотелось чего-нибудь съесть; еще бы, я даже не завтракала. С утра убежала в Трубу. Вот я и пошла на Гостинку. Там ларьков куча, так что даже с моими двадцатью рублями можно будет перекусить. У лотка с мороженым меня кто-то окликнул. Крест. Я подошла, а в руке у меня были зажаты деньги. Я ее протянула поздороваться, а он деньги взял и говорит с улыбкой «спасибо!». Типа, шютка. Че, говорит, делаешь? Давай по пиву? А мне стыдно было сказать, что я вообще-то пожрать хотела... Пришлось взять по пиву. Пошли к Свадьбе (то бишь к салону «Невская свадьба»), засели там... В итоге я с ним весь день просидела.
Оказывается, ни один человек меня так не понимал, как он. Я рассказывала ему свои заморочки, а он все слушал. И не просто кивал, чтобы отвязаться; он действительно мне сопереживал! Он рассказал,что сам из Новосибирска, что ушел из дома в 15, приехал в Питер... Нда... «Тот, кто в 15 лет убежал из дома вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе». У меня инглиш с первого класса, а он с 15 лет живет на улице... Сначала сидел на ханке, потом на героине. Торчит уже седьмой год. В Питере работает, снимает квартиру. Каждую весну переламывается. Собьет дозняк, а потом по новой...
После этого случая мы стали все дни проводить вместе. Кто-то из трубовских уже говорил, что мы роман замутили... Знали бы они. У нас с Крестом ничего не было, даже речи об этом не шло. Мы были друзьями. Вообще-то в нем ничего особенного не было. Только какая-то детская милость. Кудрявые светлые волосики, большие голубые глаза. Сам он был щуплый, небольшого роста. В общем, я бы в нем ничего не нашла...если бы не его песни. Однажды он предложил послушать. Я согласилась – интересно же! Но я никак не ожидала, что это будет так сильно... Особенно одна песня, «Ласковое горе»...Очень похоже на Летова, только еще лучше. Я готова была слушать его часами. Постепенно ко мне стало переходить его мировоззрение – безразличность к жизни, к смерти...да ко всему. Сейчас я понимаю, откуда этот вселенский пофигизм. Но тогда мне казалось, что это круто, и я – невольно! изо всех сил старалась ему подражать. А потом и подражать не надо было...
Он мне столько вещей открыл. Познакомил с местным растаманом Севой, тот меня прогрузил про Вавилон, Хайле Селасиие и все такое. Гайдуковские сказки порассказывал. Для него это как религия, и он молится своему Богу по-своему. Воскуряет фимиам... Помню, как я впервые (сама!) свернула косяк, сделала пятку... как меня учили курить ганджа. Я ж до этого почти не курила – так, сигаретка по пути в школу, да и то не каждый день. А еще мне их песни нравятся. Джа Дивижн, Комитет, Маркшайдер, Боб Марли. Приятно слушать, здорово расслабляет. Люблю забраться в ванну с пенкой, врубить магнитофон погромче и кайфовать...
«...Прямо на голову мне упал
Маленький пакетик ганджа
Это Джа его послал
Хорошо, что есть на свете Джа...»
«...Джа научил растаманов курить ганджа...ганджа...
Ганджа вставляет так, что все, все, все, все...»
«...Cuba, Cuba, Cubana
Legalize marijuana…»
«...Don’t worry! Be happy!
Everythin’ gonna be all right...»
Милые люди они, растаманы.
Я точно знала, что он колется. Все об этом знали. Но он всегда это скрывал – от меня. Я не разу не слышала от него слов типа «ширяться», «баян»... Иногда я замечала, что ему как-то нехорошо, стоит в стеночки, за голову держится. Пару раз его при мне вырвало. Но с кем не бывает, когда насинячишься.
Моя лучшая подруга, Машка, ездила со мной, но, выйдя на Гостинке, мы расходились. Она гуляла с каким-то мажорным мальчиком, который от блажи забрел в Трубу. Студент университета. Как говорится, высокий блондин с голубыми глазами. А она с ним даже не трахалась. Вечно она так – попой крутит, а как до дела дойдет – в кусты.
Однажды мы сидели у входа в Трубу, он пел мне свою новую песню. Мимо нас медленной, расхлябанной походкой прошел какой-то парень. А он вдруг перестал играть. Поставил рядом гитару. Она упала, струны зазвенели...
– Ты чего?
– Я сейчас. Подожди децил. Я быстро.
Я даже не заметила, как он исчез. Его не было полчаса, и я уже думала уходить, как он снова возник ниоткуда. Медленно подошел ко мне, сел рядом, взял за руку.
– Малыш, я тебя люблю... И их люблю (он показал в сторону наших). А вот опера суки, их не люблю... И засмеялся долгим, натужным смехом.
Иногда он куда-то исчезал, и тут же появлялся снова. Со счастливыми глазами. Я уже знала этот взгляд. А тот случай, когда он сбежал от меня... Это нахлобучка была, как нарки говорят.. Мимо прошел другой торчок, который ширнулся недавно. Вот он и побежал дозу мутить, не выдержал.
Мы все время были вместе, поэтому я постоянно видела, как вмазываются его дружки, знала всех барыг в лицо. Иногда они просили меня подержать товар. Держа в руке сверточек из сигаретного фильтра «с настоящим наркотиком», я испытывала приятную дрожь... Мне доверяют... Бывало, что я стояла на стреме, пока кто-то покупал дозу или ставился в парадке. Для меня это было опасной, но жутко интересной игрой. Я думала, я играю важную роль. И я гордилась этим. Дура... Потом я поняла, что не значила ровно ничего. Но тогда...Тогда я была уверена, что без меня им не обойтись.
Однажды к нему подошел «пионер» – румяный мальчик с плеером в ушах – и попросил его поставить. Я, как всегда, пошла с ними в парадняк.
– У тебя все есть?
– Да. Чек, вода и б-баян.
– Таак...значит, целка... Давай баян и воду.
Мальчик достал инсулинку и долго искал ампулу по карманам. Наконец нашел, отдал Кресту. Руки у него тряслись. Я посмотрела на него – он был совсем белый.
– Ты точно этого хочешь?
Мальчик проглотил слюну – кадык у него дернулся. Торопливо и часто закивал.
– Закатывай рукав, снимай ремень. И давай чек. ...Да, когда вмажу, кожу вниз оттяни. А то палево будет.
Он перетянул ему руку и показал, как качать центр. Сам в это время отломал кончик у ампулы. Раскрыл блестящий сверточек, высыпал порошок в воду. Достал зажигалку, чуть-чуть нагрел. Дно ампулы закоптилось. Зубами надорвал упаковку, достал баян. Подзатупил колючку о бумажку от чека. Выбрал жидкость.
– Иди сюда.
Мальчик подошел. На белой руке было четко видно вздувшийся центр. Крест растянул потресканные губы в улыбке. Потряс баян, убирая воздух. Поднес к его руке. Мальчик смотрел на нас не мигая.
Крест взял его за кисть и мгновенно воткнул струну в вену. Кисть нервно дернулась. Затем потащил зеленый поршенек назад...вместе с ним пошел темный контроль... Еще бы, интактный мальчик...Ослабил перетягу...Затем медленное обратное движение...Тук. Тук. Тук. Тук... У меня сейчас сердце выпрыгнет... Тук. Тук. Все.
Точным движением извлек струну. Мальчик снял болтающийся ремень, зажал центр платком и согнул руку. Он стоял у стенки, с закрытыми глазами и чего-то ждал. Мы тоже не уходили. Крест, ссутулившись, стоял лицом к окну... И вдруг у мальчика дернулись уголки губ...поползли вверх...он открыл глаза. В этом взгляде было какое-то невыносимое, звериное счастье. Пошатываясь, он побрел к выходу. Громко хлопнула железная дверь. Я подошла к Кресту и тронула его за плечо. Он повернулся. Посмотрел на меня исподлобья...
Мальчик подсел быстро. Скоро он зачастил к Могильщику. Стал чесаться, ботинки рассматривать. Ставиться сам так и не научился – все время кого-то просил. Однажды попросил меня. Я пошла с ним в тот же парадняк и вмазала его. Конечно, не так ловко. Но, по крайней мере, не надула. И в нерв не попала... Хотя руки дрожали по страшному. Потом меня стали просить другие, кто сам стремался. Как-то раз Крест для прикола предложил. У него вообще места живого нет, все руки в дорогах да в шахтах. То-то он по жизни с длинными рукавами ходит. Так я и его научилась вмазывать. Не сразу, правда. Ну так, блин, попробуй в веняк попади, когда он весь в тромбах! «Прятались вены, искала игла...». Скоро я так насобачилась, что могла поставить кого угодно.
«...Отрыгнув сомненья, закатав рукав,
Нелегко солдату среди буйных трав...».
Я теперь все время слушала Гражданку. Может, я и гоню, но там все песни об одном...
...Это было осенью. До конца осенних каникул оставалось два дня. И за эти два дня мы с девчонками решили оторваться по полной. Ведь потом – та же долбаная школа, уроки, и все сначала.
Мы с Таней и Машей, как обычно, сидели на парапете и трепались. Думали на Чижа пойти – благо, и бабки были. К нам подошла Самарина – мерзкая такая девка. Я знала, что она недавно стала торчать. А вообще, она мне никогда не нравилась. Развела какой-то гнилой базар. Кто-то между прочим сказал, что у нас есть пласт димедрола. А она тогда «а вы героин пробовали»? Мы говорим, мол, нет. А она: «хотите, я у Креста возьму?». Тут девки ее послали; говорят, так мы и без тебя возьмем! Пошли искать Креста. Но его, как назло, нигде не было. Мы уже всю Трубу обошли, а он как сквозь землю провалился. Так и не нашли его в тот день. А деньги с горя пропили.
Назавтра, как встретились на выходе, Таня говорит: «Ну что, героин-то брать будем?». Мы заржали. Выходим из метро, а навстречу – Крест. Мы к нему – мол, поставь, вечером нааскаем, отдадим. Он без слов пошел с нами в парадняк. Забрались мы на какой-то этаж. Меня ставил самую последнюю, потому что вены у меня оказались самые голимые. Стою я с закатанным рукавом, и вижу, Танька сидит какая-то странная. Молчаливая, в одну точку смотрит... Потом подошла моя очередь. Уколов я не боялась, что делать, уже знала. Так что двинул он меня без проблем. А потом...
Передо мной дверь стала прыгать. Стою, смотрю на эту дверь и ничего мне не надо, только бы она прыгала... А со мной уже начало что-то происходить. Я чувствую, как теплая сладость плещется внутри меня... Разливается по телу, кружит голову... невыносимая легкость бытия, вот оно... ГОСПОДИ! Обезумевшее сердце бьется о ребра... ноги меня не держат...
«...Ослабели от славы колени –
Замени их на сухие ветви, пусть себе скрипят...»
Цепляясь за перила, мы спустились вниз. Постояли. Тяжелый шепот: «только бы это не кончалось!...». Тогда я поняла: моя жизнь навсегда изменилась. Она уже не будет такой, как раньше. Что-то произошло.
Потом у нас был жуткий сушняк. Мы сидели на улице, на выходе из Трубы, блевали и пили пиво. Скоро пошел снег. Первый снег в этом году. Но мы заметили это только час спустя – у Машки футболка на груди намокла. Мы все были в одних футболках, но нам было жарко. Тогда мы не знали об этом эффекте, и удивлялись, почему прохожие так тепло одеты.
Мы просидели там до вечера. Молча, в одной позе. Мимо нас кто-то прошел. «Вы что, вмазанные?». Ему никто не ответил. Меня заполняло чувство абсолютного всемогущества. Казалось, что захоти я – и весь мир изменится по моему желанию. Все эти люди... они еще не знают. Они не видят того, что лежит у них под ногами. Глупые.
Когда я проснулась, первой моей мыслью было: ГЕРОИН. Я собралась, пошла в школу. Но каждую секунду в моей голове пульсировала Мысль... Я не понимала, почему люди живут без героина. Зачем? Жизнь без него не имеет никакого смысла. Ничто не способно дать эту радость... Как только прозвенел звонок с урока, я пулей вылетела к остановке. Отныне меня ничто не могло остановить.
...Аптека. Запыхавшаяся, я влетаю туда, сую в окошко десятку. «Б... шприц инсулиновый и воду... для иньекций. Да, одну». Ищу Креста... В тот день он мне ничего не продал. Сказал, не хочу вас подсаживать... Ха, а кто его спрашивает? Пришлось идти к другому знакомому барыге. Но в итоге я все равно вмазалась... Какое это было счастье... Вечером я сидела перед зеркалом, любовалась своими зрачками. Необычный вид, в этом что-то есть...
Утром я дождалась, пока мама свалит на работу, и залезла в сервант. Там у нас всю жизнь лежали серебряные ложки... Нашла! Но почему-то только одна. Ну и ладно – как раз для меня. Пригодится. Пошла в ванну, поставилась тем, что осталось от вчерашнего. И когда я уже мыла ложку, в дверь позвонили... Мама забыла ключи. Я тогда подумала: хоть бы она подольше не знала. А лучше – вообще никогда. Потому что я уже не смогу отказаться... буду ширяться всю жизнь. Это любовь... с первой ложки.
Я не знала, что это будет так скоро. Все мои интересы ушли в прошлое. Точнее, их число резко сократилось... Но это закономерно. Любое увлечение, которое захватывает тебя целиком, крадет твое время и силы, не оставляя места для других... Это твой выбор. У меня, например, всего один интерес. Но зато глобальный. Музыка? Не интересно. Если только не про героин. Лу Рид, как я тебя понимаю.
...«'Cause when the smack begins to flow
Then I really don't care anymore»...
Помню свои ощущения, когда я впервые услышала «Perfect day»... В тишине и темноте, закрыв окна шторами, а уши – огромными наушниками... это как закрывать глаза, когда целуешься... вчуствование. О, это подлинно торчковая песня. Щемящее горе... мутно-серое отчаяние и сразу вслед за этим накатывает бурлящая, красная волна опьяняющей радости... с мерцающими переливами в конце... и тишина. Щелчок перемотки...
Да, я синестетик – кажется, так называется эта особенность восприятия. Все в этой жизни для меня имеет свой цвет. И главное сочетание – серое с алым. Это на переднем плане. А позади, до самого горизонта, теснится ассоциативный ряд... Плотные, сомкнутые ряды серых шинелей... сталь штыков... алые стяги и зарево пожаров... неуместные красные пятна на серых бинтах... серая осыпающаяся яма и заступ с красным черенком...
«Они не знают, что такое боль
Они не знают, что такое смерть,
Они не знают, что такое страх
Стоять одному среди червивых стен»...
Но это не все. Есть и троп, поворот на 180 градусов. Алые ягоды малины, истекающие соком... серый котейка, что ластится к руке…серые пушистые хлопья за окнами. Кое-что, зацепленное из детства – Грей и алые паруса... Я намеренно обхожу главное. Оно неприкосновенно.
Книги? Только про наркозависимость. Особенно если с картинками. Красочные описания прихода... Обожаю. В моей голове хранится обширный список наименований Его. С рубрикацией. Рубрика номер один – имена собственные. Русские: Гера, уважительно – Герасим (благо, и Муму имеется), панибратски – Герыч. Далее. У потусторонних почитателей фантазия побогаче. Для тех, кто окончательно сроднился с Ним, он – Aunt Hazel. К услугам прочих – половая идентификация. В основном – мужские имена. Мужской шовинизм сумел выжить и в этой агрессивной среде, хе-хе... Итак, что мы имеем: Bart Simpson, Charley, George, Harry, Jerry Springer, Old Steve, Scott. Женские ипостаси – Helen и Peg. Есть и общий семантический полюс – Dr. Feelgood и просто Hera. Та-ак, с именами покончено.
Рубрика номер два – эмоциональное отношение. «Красный» полюс: на первом месте Sweet Jesus (или Personal One – по вкусу). До чего навязчивый архетип! За ним – Al Capone, Beast (предполагается восхищение мощью), Black Pearl (в значении «редкий» плюс чисто эстетическое любование) и наконец, Nurse (а кому еще в этом мире нужен обдолбанный нарк?!). Надо признать, «серый» полюс гораздо менее выразителен. По-видимому, это единственная область, в которой нарк лишен способности красиво врать. Итак, ругательно: Brain damage, Dirt, Dog food и Shit. Ненатурально как-то, уж очень со стороны. «Не бери каку»...
Рубрика номер три – моя любимая. Цветовое восприятие. Тут имеется некий ложный смысловой диссонанс. По происхождению Он – черный. Представьте маковый цветик изнутри. Ага, вроде ясно. Однако, проходя через умелые азиатские руки, Он подчиняется закону перерождения, и становится белым. Он двулик, и в этом Его суть. Сей факт отражает важную особенность нарковского восприятия: оно тоже черно-белое. Все, что способствует – хорошо. Что мешает – подлежит искоренению. Хотя бы из поля восприятия. А пеньки сами засохнут...
Осталась рубрика функциональных (описательных) названий, к коим относятся: порох (да, он взрывает реальность), перец (нет, это больше, чем приправа) Antifreeze, Birdie powder, Hairy (невольно вспоминаются русские аналоги – прямой и нецензурный) и Diesel (дык, засчет Него и сердечко бьется). Сие есть краткая героиновая ономастика.
Сайты? В поиске всегда задано «героин». Помню бодрую запись в какой-то гестбуке : «все-таки, Герыч это самое лучшее, что бывает в жизни! :) Я сидел, сижу и буду сидеть!!!»... Паренек из Хайфы... Фильмы? Этот «джентльменский набор» всем известен. Друзья? Что за лажа. Нет в моем мире такого понятия. Классификация людских типов проста. Есть нарки и есть пушеры. Остальные меня не волнуют. Я, понятное дело, общаюсь и с теми, и с другими. С Лебедем мы обычно мутим вместе. Аскаем по очереди. Иногда на Трубе, но чаще у Московского. Особенно по кайфу у иностранцев. Глядишь, баксов дадут. Благо, я инглиш знаю. Берем у Пети, Дани или у Могильщика. Вдвоем мутить лучше всего. Не люблю, когда толпа, но иногда приходится. Все орут, локтями пихаются... стараются себе лишнюю точку выбрать... У нарков нет понятия «честь» или «совесть»... «Честный нарк» – это оксюморон.
С каждым днем мне все труднее ходить в школу. Во-первых, я ничего не вижу со своей шестой парты. Еще бы – бекарбон-то в падлу бодяжить, когда вмажешься. Типа, и так сойдет. Вообще, говорят, есть драги получше, но тут на чек-то не наскрести, пофиг до драгов этих. Это еще ладно. Главное, я все время рублюсь. Естественно, ничего не могу записывать. Не слышу, когда к доске вызывают. Какие уж там самостоятельные... Но самое худшее, это когда на утро ничего нет... Хожу злая, ни фига не соображаю, зраки как блюдца... Вчера математичка, падла, приебалась: «А что это у тебя зрачки такие большие?». «Да кумарит меня, Вера Николаевна!» – вот что мне хотелось ответить. Ей-то какое дело? За своими детьми пусть смотрит. В классе никто не замечает. И то хорошо. А вот дома...
(продолжение следует)
© Анна Лимб
|
|
