АЛЛЕРГЕН
НА СМЕРТЬ ЧЕРНОЙ КОШКИ
Черные кошки за гробом шли,
хвостами землю метя.
И комьями той прогорклой земли
укрыла судьба тебя.
Укрыла судьба и меня в ту ночь
черным своим хвостом.
Смерть – это времени блудная дочь,
циркачка с разящим хлыстом.
Ты жизни транжирила, как гонорар –
восемь раз я тебя терял.
Мы оба знали – придет пора,
мы ждали девятый вал.
Мы оба знали – придет пора.
Плевать. У нас карнавал!
И в кошки-мышки с нами играл
Тот, кто Там правит бал.
В погоне за голубем нашей мечты,
раскрыв широко глаза,
ты прыгнула – гибкая дочь темноты.
Взвизгнули тормоза.
Но верю, что встретимся мы опять
в круговороте души.
И ты не будешь уже воровать,
а я не буду душить.
И воздуха слиток, разъятый мной,
издаст твой любовный стон.
Нет, это не я был всему виной!
Это всё Он! Он!
КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ
Я поставил на черное, вспомнив ее,
и на красное, вспомнив страсть,
и на числа, вспомнив боль и вранье,
удача оборвалась.
Обернувшись из рыжего черным котом,
наплевав на чужую судьбу,
корректировал я декораций картон
и легко отменял табу.
Если кто-то тискал фортуны грудь,
я проскакивал лезвием тьмы –
вместе с горлом удачи перечеркнуть
радость хама, восторг толпы!
Холодел их вонючий азарт игрока,
словно кровь. Не спеша уйти,
я смотрел, как смотрели века и века
кошки на человечий утиль.
ПЕСНЬ О ПЕРСИДСКОЙ КНЯЖНЕ
Тебе спокойствием меня не обмануть,
персидская игрушка человека!
Перечеркнула мой свободный путь,
чуть приподняв медлительное веко.
Одним простым движением хвоста
дала понять, что я тобой замечен.
А ведь могла бы им меня хлестать,
чтоб ныло сердце и дымилась печень.
Восточной неги я теперь знаток –
слежу за Клеопатрой заоконной.
Еще подарен был мне шерсти клок
столь шелковистый, сколь и благовонный.
Я словно у аквариума жил,
от шерсти порыжели даже стекла.
И, видя мои преданность и пыл,
персидская царевна стала сохнуть.
Хозяева, по логике людей,
желая обслужить свою игрушку,
добыли нечто этих же кровей –
персидскую раскормленную тушку.
Я усмехался в пышные усы,
предчувствуя расправу Клеопатры
над этим, что был выряжен в трусы
и, подкатив глаза, орал ей мантры.
Он был пушист, но абсолютно сер.
Плебейский перс, стандарт своей породы.
Во мне ж сошлись геномы разных сфер,
чтоб получился баловень природы!
Как грациозно спрыгнула с окна,
блудливо взгляд метнув в меня и в солнце.
И я познал позор и боль до дна –
царевна отдавалась незнакомцу!
О, чистая слеза утраты веры!
Да что там говорить, любви утрата.
Я наблюдал, рыжея и зверея
совокупленье хама с Клеопатрой!
Шерсть белая, смешавшись с шерстью серой,
утратила былую непорочность.
Клубок шипящий с чужаком и стервой
стал пегим и ворочался, ворочался...
Да я б ушел, когда бы не усмешка,
оскал язвительный, который мне явила,
поднявши морду, эта белоснежка,
похожая на вспененное мыло.
Дальнейшее творил я по наитию:
всем телом в восемь с чем-то килограммов,
я, вместе со стеклом, прервал соитие
персидских и зарвавшихся нахалов.
Любовник, как упитанная крыса,
вопя, залез под тумбочку и замер.
Она же, прирожденная актриса,
смотрела восхищенными глазами.
Мол, наконец-то состоялась встреча,
ты совершил свой подвиг, ты достоин.
А я с ней поступил по-человечьи –
и как поэт, и как суровый воин:
– Мо-о-щной ла-а-пой подгоня-а-ю
я к разби-и-тому окну-у
и во дво-о-р ее броса-а-ю
в набежа-а-вшую слюну-у.
И долго-долго чем-то белым чавкала
Восточноевропейская овчарка...
НОКТЮРН-2
Грот ночи жаркий, влажный.
Прибой веселой страсти.
Я буду нежен с каждой,
Любой дворовой масти.
У лунного менялы
Сегодня только грошик,
И потным одеялом
Укроет счастье кошек,
Тем драным одеялом,
Где ночь течет в прорехах,
Где кошка под диваном
Ревнует человека.
© Аллерген
| 
