Товий ХАРХУР
* * *
Свет мой зеркальце... В окне
маячит забрызганный грязью фонарь,
или просто окно не мыто и отражает
кухонную лампочку,
и никто об этом не догадывается.
Так из света рождаются
бесконечные пространства:
грязное окно,
лампочка
и зеркало
на противоположной стене.
ДРУГУ
Тебе – одному:
одиночество – благо и мука.
Тебе же – вдвоем:
одному – за двоих,
один – за двоих,
но
вдвоем.
Тебе –
помолчу,
посижу,
посмотрю.
И откуда такое терпение:
сидя молча смотреть
и завидовать,
завистью одаряя
как отец,
наблюдающий сына,
ласкающего ребенка.
* * *
Снилось: дева в печальных разводах.
(Каково старика ублажить?)
А ведь жить-то осталось полгода.
Да и жить ли? – Так, просто, дружить...
Нестерпимо: деве – семнадцать,
А соседи – лишь смежная клеть.
И, наверно, хотелось б расстаться,
Но старик не спешит умереть
И сквозь щелочки глаз наблюдает,
Надсмехаясь (китайский оскал).
И семнадцать власинок сверкают,
Раздражая... Был юноша. Ждал...
Ждал не долго: с букетом, с бутылкой, –
Женщин много, но был лишь один
Друг суровый с наивной улыбкой.
И он этого друга любил
И боялся разлуки. Поэтом
Был тот юный любовник – ловлас.
Он смеялся: "Влюбиться, так в Музу!"
Друг не верил. Он друга не спас...
В полудреме московских окраин,
Среди внуков, вдали от невзгод,
Восседает счастливый хозяин.
А старик все смеется и ждет.
* * *
Певец, замри!
Певец, иди!
Певец, замри и пой!
Петь не могу!
Тогда умри!
Тогда умри со мной!
Ты – бог, я – раб,
я – музыкант.
Нам вместе не пройти.
Уйди, стукач!
Да будет плач:
Луч света впереди!
Певец, певец!
Уйди, подлец!
Два жала у змеи.
Дороги две
и жизни две.
Путь к свету – без любви:
Перешагну –
Найду жену.
Разрушится мечта.
Останусь здесь –
Не утерплю,
И тень поглотит тьма.
Когда входил,
Я знал и жил.
Теперь мне – все равно.
Тогда был горд,
Теперь я крот.
Орфей, Орфей,
Здесь поворот!
Я знаю. Выходи!
* * *
I
Окопные думы солдата:
"Пронесло вчера, пронесет и завтра.
Пуля летит – сейчас, попадает в – тело.
На войне категория завтра – суть дела
вечности".
Этими думами, не в рифму и невпопад
солдат
продлевает день ото дня свою жизнь
и, если избежит,
станет философом и
Поэтом-у рук твоих никогда не отнять...
Плачем излейся, несчастная мать.
Плачем безудержным воды сойдут.
Вот твои руки. Что толку от рук?
Был бы солдатом – убит – боль и грусть.
Был бы поэтом – повесился – пусть
Жил бы стихами. За них и погиб:
Тело не мучилось. Тело простит.
Но, если койка, халат, простыня
И угасанье больничного дня...
II
морфий дважды
в день
сознания нет
полное блаженство
тело гниет
рак
современное
завершение
совершенства
тело пяти-ведерная бочка
(плач мать
может воды сойдут)
почка
набухает, а выхода нет
плач мать
может быть
это ваш последний
рассвет.
III
Не смогла уберечь.
Руки повисли плетьми.
Разные к смерти пути...
Вот об этом и речь.
Вот об этом и плач:
Не смерть, муки страшны.
Ты родила, только ты –
Сердобольный, единственный врач –
Как когда-то давала грудь –
Солдату,
Поэту,
Богу –
Дай своему сыну уснуть.
* * *
Если б все переиграть
заново:
В эполетах и сверкающих сапогах,
Вместо пальцев – к горлу
дуло – в голову,
Белоснежной перчаткой –
по ветру...
И выносят его на руках.
Если б все переиграть
заново:
Рваный тельник,
в ухе серьга,
Не грозить и не душить:
надолго
его горло украсит
радуга –
рваный след боевого ножа.
Если б все переиграть
заново:
Полускрыв усмешку в глазах,
Добродушно вопросить: "Как она
Целоваться-то?" –
и космы – руку,
Чтобы рыжей стала рука.
Если б все переиграть заново.
Если б все переиграть заново.
Если можно было б все – заново,
То не стоило б и начинать.
* * *
Я докурил последнюю сигарету,
которую дала мне
она.
Их вкус мне уже
не вернуть.
ПОЗДРАВЛЕНИЕ
Возраст как возраст.
Может быть круче:
Лестницей? Лифтом?
Может быть больше
в сети бороздок.
Зеркало радость
пока
приносит.
Кисть уж не мажет
картины
красным.
Ночью тело спокойно.
Даже
днем никто не мешает
– думать?
И тишина,
и покой.
И в двадцать
чувство такое, как будто в ...
Голос тих и вполне
бесстрастен.
ОЩУЩЕНИЯ ОТ ЛЕКЦИИ ПО ПСИХОЛОГИИ РАЗВИТИЯ
ВО ВРЕМЯ ОБЪЯСНЕНИЯ ОТЛИЧИЯ
МЕЖКУЛЬТУРНОЙ ПСИХОЛОГИИ ОТ ПСИХОЛОГИИ КУЛЬТУРНОЙ
В ГОРОДСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ ГОРОДА НЬЮ-ЙОРК
18 ОКТЯБРЯ 2000 Г.
(ЛЕКТОР Д. БЕРИСОН)
1.
Облака бегут за прохожим.
Облака бегут за прохожим,
Бегущим навстречу.
Оба культурно косятся.
(Культура косит всех бегущих.)
Один запевает: культура,
Другой подтверждает: бесспорно,
И вместе: владеет телами.
А облака глупо пялятся вниз.
И, вправду, какое им дело:
Они подвластны лишь ветру.
А ветер – что ветер? –
Он дует.
Наверное, в том и отличье:
Бегут, догоняя друг друга,
Но все же в одном направленье.
И если уж встретятся – буря
Рождается в их исступленье.
А эти при встрече – поют.
2.
С работы уйти можно раньше,
если кидаешь быстрее,
чем ближний берет на спину.
За это новаторство вскоре
тебя конечно уволят,
но разве в этом несчастье:
ты горд сознаньем простого
открытия в сфере торговли
гробами. Но вот дилемма:
Что делать, когда не в силах
смотреть как сучит руками
пострел, прибитый волнами
весьма коллективного гимна?
Что делать, когда не хочешь
прослыть бесполезным грузом
на стройке культурных основ?
Намажь ему бутербродик
черной зернистой икрою,
и он замолчит. Но лучше
оставь дурачка в покое
и тихо сиди культурно
косясь равнодушным глазом,
а сам сочиняй стихи.
3.
На два часа она забывает,
что женщина – не студентка,
и ищет в дебрях теорий
свое положенье и взгляды
на мненье мужчин, как будто
не знает как ножку поставить
и черным глазом взглянуть.
А я, подлец и мерзавец,
смотрю на изгибы тела
и легким желанье смущаю.
Приятно напомнить деве
стараний ее тщету.
4.
еврей рассуждает о фруктах
(одежда прилична оправа
должна быть из золота все же
еврей не какой-нибудь гопник)
банан – инструмент (Выготский)
и в мыслях одни обезьяны
трудно еврею в Нью-Йорке
за каждым углом Сион
ПОСЛАНИЕ
Пишу тебе, милая,
Чтобы сказать Здравствуй.
Точку поставить или
Палец слегка сдавить,
И такое движение
Губами по стержню сверху
Вниз, и еще пару раз,
Чтобы усугубить.
Знак восклицательный вроде
Больше подходит к случаю.
Да и формой как-как будтобудто
напоминает палец.
Ладно, с одним разобрались.
Теперь бы чем-то продолжить.
Снова палец – губами,
И тоже движение вниз.
Довольный таким результатом
Решаюсь добавить: Минуты
Считаю, когда наступит
Палец потеребив
Миг, и мы будем как птицы
Светлы, легки и... пернаты,
Когда под нами... Ногами
В палец губы вонзив
Пытаюсь нащупать в кусочках
Кожи, к ногтю приставшей,
Новую связь волокон,
Новый такой оборот,
Чтобы блеснуть, прославить
Землю, что под ногами
Больше не чувствовать, чтобы
Изобразить полет.
Вроде нашел, прославил.
Аж хочется прослезиться –
Так нарывает палец –
Зубы еще остры.
А вот слова... Романтично
Строка пропиталась кровью.
И, в таком пошлом сравненье:
Мы не коснемся земли.
* * *
Ноги в резиновых сапогах
Смачно ломают поверхности луж.
Какие смешные слова
Разлетаются в безалаберных брызгах.
* * *
синие ногти красные губки
глаза
зеркало крошки засохшей жвачки
глаза
кресла пластмасса реклама на окнах
глаза
крысы в туннелях яблоки сочно
глаза
глаза
глаза
нарисованы
одинаково
бесстрастные
глаза
не смотри узнают
выколют высосут
глаза
глаза
глаза
глазницы города – зеркала
* * *
Копи света.
Тьма, подкрадывающаяся в одночасье.
Разноцветные звуки и флаги,
заливающие сгустками шума
Мраморную раковину тела.
Мы светлы и комфортны.
Аморфность
не оставляет поводов для раздумья.
Перед нами мелькают культуры,
Расставленные в необозримом порядке
Чьей-то прихотливой рукой.
Все стремятся на север.
На Север.
Да осилит дары равнодушный.
В светлых взорах – блужданье прогресса.
Светлокожий с кривым позвонком
безоглядно чертит квадраты,
превращая краски в железо.
На губах слой помады и пыли.
И крикливый чистильщик у ног.
* * *
Мы с тобой баснословно богаты.
У тебя есть конь белобелый.
У меня – палитра и краски.
Оседлавши коня ты взовьешься
К белоснежным вершинам, и грива
Превратиться в туман над ущельем.
Я, прищурясь от яркого солнца,
улыбнусь тебе, гордо летящей,
И пойду не спеша по тропинке,
Поджидающей у поворота.
Я возьму с собой тонкие кисти
И одну бесцветную краску –
Краску ветра, забредшего в горы.
И вдвоем мы с ним будем стараться:
Ветер выпишет листья и небо,
Я же просто кистью – по ветру,
Чтобы вся земля рассмеялась
Как покроют веселые пятна
Твое длинное белое платье.
Просто стало тебе одиноко:
Солнце светит хоть ярко, но молча.
Да и горы с нездешним сияньем...
А ты хочешь побыть на земле.
Просто нужен тебе был кто-то,
А тут мне не хватило холстины,
И увидел я белые ткани,
Растворившиеся в белизне.
Мы с тобой бездумно богаты:
У тебя есть веселые пятна,
У меня теже краски и кисти,
А у нас есть счастливые мы.
ПИГМАЛИОНИЯ
Почему люди не деревянные?
Вот бы взять рубанок
и поработать.
Работа приносит удовлетворение.
Смотришь, вот и ножки стали
стройнее.
Грудь округлилась. Глаза
(если аккуратно – стоместкой,
спринцовкой) –
просто не отвести
зачарованного взгляда
(художник, зависший перед картиной).
Да и походка как-то
преобразилась: приятно
ставить красиво
красивую ножку.
Работа приносит удовлетворение.
Теперь бы еще пришел кто-то
и оживил манекен.
* * *
Помнишь,
детьми, оказались мы в темном саду.
В каждом дереве было чего-то от статуи Фрейда,
одиноко стоящего на площади маленького городка
в мокрых ботинках и с насморком.
Мы не знали, что заблудились.
Держась за руки, мы с любопытством
разглядывали окружившие нас воспоминания,
нашептывающие нездешними,
но такими знакомыми голосами
историю о мужчине и женщине,
спящими так далеко друг от друга.
Мы видели, как, проснувшись,
Он удивлялся, не найдя ее рядом. –
Ведь целую ночь они были вместе.
Мы слышали, как Она
напевает любимые ими песни,
не понимая, почему
другие слышат
только один голос.
Они были так далеко друг от друга.
Но мы, мы видели их вместе.
А они?
Они разрывали пространство
и обманывали время.
Искали,
обшаривая каждый уголок их городов,
и усталыми возвращались домой,
чтобы уснуть и снова
оказаться вдвоем.
Они жили.
А мы, замирая,
смотрели и узнавали.
Помнишь нашу первую ночь в этом темном саду?
Помнишь,
ведь ее не было.
Как и не было этих детей
в почерневших аллеях
вспоминавших кого-то.
Были только они:
Он и Она,
любившие и любящие
друг друга.
ДВОЕ ПЕЧАТАЮТ ШАГ
Площадь.
Потрясенные окна.
Двое печатают шаг.
А могли бы просто идти,
наслаждаясь беседой,
говоря приятные вещи
друг другу.
Или просто
улыбаться девушкам,
спешащим навстречу
и загадочно улыбающимся
в ответ.
Двое печатают шаг
Как печатали их отцы,
Как будут печатать их дети
и внуки.
Покуда хватит брусчатки
на залитых солнцем
площадях.
Двое печатают шаг,
не отрываясь от голенищ сапог,
отражающих небо и солнце,
цветы и деревья, и девушек,
спешащих навстречу.
Двое печатают шаг. И окна
слышат откуда они
пришли и куда
направляют свой шаг,
и дрожат
от твердой уверенности
проникающей между
кристаллами.
Двое печатают шаг.
А мы
стоим в подворотне и смотрим
на небо, на солнце, на площадь,
усыпанную цветами,
и на тех, двоих,
пугающих окна.
Стоим и смеемся.
Смеемся.
Ведь окна все помнят
и знают.
* * *
Я смотрю на себя
своими глазами.
Странные люди.
Странные взгляды.
Как они могут смотреть
на меня так
как они
смотрят.
* * *
Девушка пела в подземке.
Девушка пела
под землей,
где кроты
раскрывают свои
несостоявшиеся взгляды.
Она
пела гимны Израиля.
Пела.
А он
слушал, сдерживаясь усмешкой.
Потом
вышел
на своей остановке,
пришел
домой, как будто было еще
куда идти,
разделся,
почистил зубы
и лег в постель,
забывая,
завывая
про себя,
плача вслух,
завывая сквозь чистые зубы:
Подонок.
Эстетствующий подонок.
Подонок.
Подонок.
Подонок.
© Товий Хархур
| 
