Аллеи |
Ольга Роленгоф
Лукма Дрор
Думаешь, что там, на светлой,
Как яблоко крепкой стороне земли?
Там улыбается мой собеседник.
Вот еще один год без писем,
Но лик его по-прежнему ясен.
Здравствуй, Лукма Дрор!
Ты уходишь в свои заботы,
Быт набирает колес обороты,
Крепость дома держится весом
Не плеч, а бритой головы под зонтом.
Спросом, скажешь ты, питается верблюд,
Колючки поют в его животе
И бабочки порхают
И что-то ухает, когда
Женские следы мелькают –
Две пары ног, едва различимых на песке.
Все маршруты в обход населенных пунктов,
Все выстрелы как можно дальше от цели,
Храпит часовой в комендантской постели,
Кирпичная пыль во сне ему забивается в нос.
Снег. Провидица пятый день прорастает в стакане,
Прикинувшись розой, а я на диване кручу хула-хуп.
А вот снег... а вот и песок,
А вот знойные льдинки
Оруженосицы и мироноски
Нам, верблюдам, навстречу
Здравствуй, Лукма Дрор!
Скажи мне, с каких пор?
Имя твое Давид больше мне говорит
В вихре кирпичных стен
Этот пустынный клич
Просится, в душу стучится
Не обезличь...
Если этот червяк не прорвет оболочку,
Если мир твой не выпросится наружу,
Если из парня в кресле с собакой рядом
Не превратишься ты в дельтаплан скоростного спуска,
Вот уж обшивка вплотную, у самого носа,
Если не пролетишь, касаясь спиной Компроса,
Мифа грузинского и советского утра,
В рост встающего из шести ноль и ноль – как будто
А как словно зарядка, порядок, рядок, охрана –
Все вернется, встанет на место и будет рано-
Рана тревожить и звать по имени прошлому
Тебя, моего хорошего.
21.1.2.
* * *
Под глазами, в глазах круги,
Солнечные торнадо по телу
Гоняют душу
Тарелки блюдец,
Бокалы асфальта,
Каблуки – упущенные – поют контральто –
образы женских стихов
Оставляют четкий след
На горячей городской коже
Мне пора отпечататься тоже
Мужская подошва – стакан из-под виски
Мы тоже зависли, как времени списки
На черной прямой
Детские следы исчезают в орбите больших размеров
Все ходят, как лошади с легкостью легионеров
Тяжесть голов по ведомству неба
Тяжесть ног – это тяжесть хлеба
Питие жизненных соков
И – уходящие впустую силы
Как и все, здесь гуляешь и ты, мой милый
Вес так и давит,
Пружинят и оседают подошвы
Там, где думаешь – не взлепетнешь ли?
Детским легким выкриком не разродишься?
Через много столетий
– Проспект остается проспектом –
От многих сотен ног ничего,
От ТЕБЯ только – твой СЛЕД...
* * *
Я проснулась
Крапивница села на стол,
На бумагу и ручкой черту провела
За чертой год остался,
А новый пришел
уже ветхий и серый –
Зима.
1
Да, я ее боюсь, эту злую старуху,
Эту ночную странницу с острым кинжалом,
Эту с клюкой проворную, злую суку,
С маленьким, как наперсток, змеиным жалом.
Вот три стаканчика, вот между ними шарик,
Я его заверну под ладони лихо,
Мне подмигнет стоящий вдали очкарик,
Рядом с которым сидит- улыбается – та чувиха.
Знаете, я был хиппи, и море травки
По вечерам мне снилось удельным раем,
Там по полям бродили гурьбой слонявки,
Но этот рай по-прежнему необитаем.
В этом раю нет места таким упертым,
Как мальчуган, забросивший сигареты
В миг, когда небо стало предельно твердым
(Ноосферический мир отходил к поэтам),
Ядрышки плавились в воздухе подогретом.
Есть у земли ядро, и есть оболочка,
Есть даже место, где можно поставить точку,
Нет только обетованной, тихой и ясной,
Светлой обители, чтобы пожить безопасно,
Вспомнить "прекрасно", забыть обо всех "ужасно".
Шарик в рукав привычно нырнет, устало
Скажет рябой, что побития не хватало
Для полной радости рядом стоящих граждан,
Сам бы влепил, да родился на свет мандражным.
1бис
Где этот свет, приятель, я плохо вижу,
Черные тучи ползут по всему Парижу,
Черные люди ходят, вернее, тени,
Кто от земли родившись, а кто от лени.
Не говори мне о ней –
Я ее не знаю,
Там вдалеке притаилась
Совсем чужая,
Внутренней связи нет
И под сердцем пусто,
Значит, не мне перекроет пути лангуста
Вечером нынче в кафешке напротив башни,
И не меня не спасет официант вчерашний.
Луны, трамваи и даже под солнцем масло –
Не перейдут границу – а здесь прекрасно
Зреют оливки, не зная земель песочных,
И виноград на плечах твоих худосочных,
Франция.
2.
Страхи мои напрасны, я ясно вижу,
Если доплелся когда-то я до Парижу,
Значит, мой ангел, склоненный Пизанской башней,
Падать не будет, порушив очаг домашний
И воплотившись резво в ночную стужу.
Утром я страхи ночные мету наружу,
Слезы подруг собираю в большую лужу,
Запах надежд оглушаю дезодорантом
И обвожу число безобразным кантом.
Город
Город маленький, лукавый,
По утрам чуть-чуть картавый,
Несмешной, полуголодный,
На чужих полях безродный,
Но упрямый:
Вьется струйка дыма над бульваром,
ВременнУю клумбу разрывает.
Те цветы, что стрелками служили,
Лепестками сверху опадают.
Город с кладбищем и храмом,
Голод-солнце с личным хамом,
От квартала до квартала
Жизнь стучала по подвалам
Вот квартал, где пели дети,
Целовались на рассвете,
Ближе к свету мягким блеском
Стиксу угрожала леска.
Чуть подальше мерный шепот,
Спальный дух и сонный ропот.
Речки, что ж вы здесь течете,
Мы со временем в расчете.
Помнишь город наш одноэтажный,
Прежний, не накрашенный, не важный,
С письмами бумажными в шкатулках?
Спрятаны под толщей штукатурки.
Площадь звезд, палитра театров,
Каждый март лошадка в пятнах
Возвещает представленье –
Светомирапреставленье.
Клоуны в больших ботинках,
Парочки стоят в обнимку,
Пиво пьется, речь ведется,
Кто же дома остается?
Сигарета в воздухе стреляет,
Дым печной из окон вылетает,
Стекла мелко крошатся под ноги,
Светофоры бьются о пороги.
Ты большой, на горло хватит крика.
Там, где не знакомы с Эвридикой,
На развалинах пора смеяться,
Кнопочки давить и возвращаться.
Enter, вход, entree и запятая,
Для аборигенов вся шестая.
© Ольга Роленгоф
|
|
