"… Господи, зачем мне это нужно было? Ну, приходит этот хмырь в жилетке и приходит себе, дернул же бес за язык. Ну и что теперь? Смотреть как с каждым днем у него прибавляется седых волос? Милый мой… А хмырь - что ему, опять уволок два этюда. Пусть себе волочет, нельзя, нельзя говорить об этом… Нельзя… Господи, да и что я могла понять из его слов? Прорастание времени, рождение времени, вибрации цвета, звука и запаха во времени. Время как строительная площадка сущего. И он не врет ни на секунду. Он… как жутко стучат часы и как сыплется песок… беспомощно улыбается, вычерчивая в воздухе какие-то фигуры. Ему тяжело… проклятая струя бьет прямо в грудь… без меня. Наверное, я - покой. Пусть даже иллюзорный. Я - всегда с ним. Милый. Господи, как он рисует, как он рисует… Наверное это и есть любовь.. . какое нелепое слово."

Правда-правда, она не верила этому слову. Никогда. Любовь таит под собой что-то постоянное, не зависящее от проклятия Времени. Она не терпит ни грамма фальши. А тем более - обмана. А вот то, что весь мир пронизан этой тонкой паутиной всеобщего заговора всех против самих себя она знала хорошо. Слишком хорошо. И два человека мотыльками вились в хрупком замкнутом кубе, четыре стены которого составлял их старый каменный дом с полуосыпавшимся балконом, а пол и потолок образовывались из верхней и нижней половины песочных часов. Так она видела свой мир с любимым. И так видела она свое усилие - удержать напор песка, пытающегося из верхней половины проникнуть в нижнюю. И так она видела свою любовь - одно мгновение наивысшего напряжения, растянутого на всю вечность. А самому слову Любовь - не верила.

ся ее жизнь протекла, словно река, в каменном ущелье города, составленного из разноцветных кубиков домов. Дома смыкались друг с другом слепыми (или же спелыми) стенами и выставляли напоказ свои вычурные фасады. Каждый дом был хорош и знатен по-своему. Вот здесь уже третье столетие находилась молочная лавка, а напротив - дом, где массивные колонны украшали крыльцо, к которому подавали экипажи. В другом доме можно было обнаружить позеленевшее бронзовое кольцо, к нему когда-то привязывали верховых лошадей, наконец, в конце улицы обнаруживался ну совсем не примечательный дом, однако прохожие часто останавливались на нем взглядами - здесь испокон проживали полицмейстеры, что наложило незримый отпечаток на каждый камень кладки.

Она боялась домов. Ибо именно они были хозяевами всех дел. Именно они заправляли людскими судьбами в городе. Важно расхаживали по людским судьбам, то там, то здесь поправляя неровности штукатурки и мишуру, облеплявших этих двуногих. Дарили друг другу на именины дворовых котов и галочьи гнезда. Одним словом, жили степенной и полнокровной жизнью на отведенном им промежутке, от сих до сих, той реки, которой когда-то один грек-забулдыга дал название - Лета.

Женщина подозревала дома в тайном заговоре против любимого, осмелившегося бросить вызов каменным громадам. Действительно, только подумать - решился отгородить себе закуток в их владениях и заняться (страшно подумать!) порождением Иного мира, где Домам отведено лишь унылое место на самом краешке жизни… Неужели он рисовал немного больше, чем просто картины?

олнце пробивалось сквозь мутное стекло окон и падало лучами на лоскутное одеяло, заставляя потускневшие краски оживать на короткое время. Набившийся в промежины досок пола мусор нервно вздрагивал от прикосновения солнечных лучей, и щели в дубовой мебели смеялись, глядя на его неловкие движения. Она сидела на старомодном округлом стуле и осторожно гладила серебряный подстаканник, стараясь ощутить вязкость черни в разводах рисунка.

Солнце приглашало выйти ее на балкон и подставить волосы игре света и ветра. Но она знала - на двух квадратных метрах полуосыпавшегося балкона свила свое гнездо осень. Осень жизни. И лишь проем балконной двери отделял ее от комнаты с остановившемся Временем. Комнаты, где каждое утро в стакане матовая пленка покрывала остатки вчерашнего чая. Где каждый вечер остывал воск, по капле натекший на пол и образовавший смешную горку.

К утру куда-то исчезал запах табака. Наверное его забирала под крыло серая пыль, научившись, не иначе, у серой же мыши, которая ловко проделывала такие махинации с остатками хлеба и сырными корками. И куда-то запропастилась дымчатая кошка. А ведь она была хранительницей тишины и покоя в этой комнате. Комнате, где никогда не стучали часы. Надо было еще написать кому-то письмецо. Туда. Накрошить в него букв, смазать их липкими линиями строчек. И опять все запутать, перепутать, запрятать все концы, наконец, расплакаться не зная - от чего. Наверно от того, что так не хватает зеленых листьев и травы. И от того, что если солнце скроется за черепичную крышу, то будет видна стена противоположного дома с жестяным водостоком и точно такими же окнами и балконами. И точно такими же людьми, стоящими по вечерам у окон и разглядывающими то как звезды перемешиваются огромным половником в густом вареве темно-синего неба. По слухам, тот лодочник, что проплывает в полдень по реке, что течет между домами и есть главный повар. Поэтому ему так лучезарно улыбаются девушки, сидящие на ступенях крылец, что у парадных.
И река эта - слезы...

Он подарил ей кольцо. Наверное, нарисовал его, пока она занималась кофе. Она доварила экзотический коктейль из арабики и жженого ячменя, вернулась в комнату, их единственную комнату, и, усевшись на диване, покрытым клетчатым лоскутным одеялом, изумленно уставилась на его протянутую руку. Кольцо. Она надела его кольцо. Прозрачное лезвие завершило свой полукруг, навсегда отсёкши прошлое. "Я надену твоё кольцо". Наверное, надо было разрыдаться. Всё закончилось, и их ждало осеннее счастье. И можно было идти по залитой солнцем дорожке. "Пусть шуршат листья". Не оглядываясь назад. Ведь можно же быть счастливой? Скажите - можно?

Она не разрыдалась. Маленькое золотое чудо покоилось на ее пальце, который много лет назад укололо деревянное веретено. Веретено, погрузившее её в дивный сон, который прервал своим приходом Художник. Быть может, он просто нарисовал её на одном из своих полотен? Как жаль, что в конце недели приходит Покупатель и забирает все картины, нарисованные на неделе. Оставленная им кучка серебристых монет умудряется приводить в их дом молочницу, зеленщика, торговца холстами, тётку с базара, брата полицмейстера. И ещё много-много людей, которые верят словам, написанным на сверкающих кружочках. Она готова расцеловать их всех, но они лишь смущенно улыбаются, убирая деньги в карманы и кошельки.

Какими они становятся славными, когда заходят в их уютную квартиру. Наверное, этот дом спит - в отличие от всех прочих, постоянно диктующих своим постояльцам - что говорить и делать, а также - как одеваться и когда раздеваться. Лишь здесь, в их доме, люди становятся самими собой. На улице они совсем другие. И в магазинах другие. И на карнавалах - ну совсем другие. ТАМ они считают себя живущими вечно. И поступают соответственно. ЗДЕСЬ на гостей опускается ощущение мимолетности их судеб в этом городе.

Брат полицмейстера, настойчиво потирая ей локоть, втолковывал, что всё дело в картине, что висит в прихожей. Самое странное произведение художника. Он нарисовал себе ученика, точнее картину, где ученик под его руководством заканчивает свой первый пейзаж. ЭТУ картину, согласно договору, забрал покупатель, но ТА картина, что была изображена на первой, она вырвалась с плоскости холста и осталась. На нее не распространялись никакие договоры.

сенний бульвар с прогуливающимися людьми. Дома погребенные листвой. Фасады и крыши закрыты ветвями, щедро одаряющими своими визитками булыжники мостовой. Немного сыро, и бульвар неторопливо сползает в туман, который обрамляет нечто, что неподвластно ни погоде, ни домам, ни конному патрулю, гарцующему уже где-то вдалеке. Это нечто - какой-то провал в реальности, состоящей из камня и зелени. Какой-то разрыв вещности, доказывающий, что мир - он не может быть одним единственным. Где-то там есть…

Она очень хотела, чтобы этот разрыв возник прямо посреди городского бульвара. Чтобы люди, осторожно пробуя ногами сырую почву, заглядывали ТУДА.

Впрочем, надо подлить керосин в фонарь, что висит в прихожей и почистить фитиль. Быть может тогда ей удастся разглядеть - что ТАМ.

Наверное, ТАМ - море красок. Их так не хватает в сыром серо-желтом городе. Они перемешиваются каждую секунду, образуя невероятные сочетания. Но это - внизу. А в вышине - хрусталь света вонзается в позолоченный шпиль, порождая дивный сверкающий блик на безумной высоте. Его огонь падает вниз и, подхваченный хороводом юрких красок, дробится фейерверком разноцветных искорок.

А может быть - ТАМ царствуют вечерние, пастельные цвета. И солнце бросает на шпиль жемчужно-розовое покрывало, которое ниспадает складками на ленивые волны залива. И ты - уплываешь вдаль, искренне удивляясь тому, что шпиль становится всё меньше и меньше, а солнце - остается таким же багровым мячом, который навсегда повис в баскетбольной сетке перламутровых облаков, заброшенный неведомым богом-подростком. И негромкие женские голоса провожают неземной кораблик в далекое плавание, напевая плавнотекущий мотив.