Антон Колобянин
ПОЭТ-МОНСТР
***
Ты любишь фотографии. Ты гладишь
их белый глянец и, конечно, веришь -
что это - ты, надеясь, что наладишь
хрустальный мост из прошлого (теперь уж -
из прошлого), и - в будущее. Тянешь
себя за подбородок, размышляя
о том, что ты когда-нибудь завянешь,
как орхидея - воздуху башляя
гнилую смесь. И покидая вазу
ну, скажем - бытия, ты отражаешь
позорный след. Но сам уже ни разу
себя на этих фото - не узнаешь.
***
Остались две жизни - до нового года.
Дожди - словно жалюзи - сдвинет погода.
Ударит мороз, как топор дровосека.
Расклеит афиши явление снега.
Спектакль отыграет и тут же растает.
Румянец тебя по щекам отхлестает.
Ты будешь, как гном в театральном бинокле.
Но чу ! Облака из бумаги - намокли.
Весну растворив, как таблетку от кашля -
вдруг из заточения - лунная башня -
отпустит принцессу... к тебе... Это может
случиться : но это случиться не может.
Ведь жизнь, ей нельзя подыграть - ни биеньем
чуть влажных сердец, ни кладбищенским тленьем.
Две жизни : одна - погашение долга.
(Боюсь, этот долг не отдам очень долго).
Другая - струит свои воды чуть слышно.
Ее не прожить. Ты пытался, не вышло.
Ты сам - ее плеск. Но себя ты не слышишь,
пока ты шумишь, т.е. попросту - дышишь.
Пока ты постель разминаешь, как сено.
Вкатив под язык колесо седуксена,
как Новый Сизиф, ты, конечно, забудешь -
где был ты и где вряд ли ты еще будешь.
***
Когда-нибудь, когда окаменеет
поэзия, так, что уже не надо
ни языков, ни дантовского ада
и пытка вдохновением отменит
саму себя - воспламенится почесть
молчанию : затворникам и рыбам
и статуям, всем человечьим глыбам
проснувшимся в одном из одиночеств.
***
Моргая крыльями, оса
тебя пытается обжечь.
В углу творятся чудеса.
Согнув глаза, ты видишь плеч
худые горы. За спиной
проходит жизнь - творя обряд.
А пред тобой - всегда стеной -
стоит твой взгляд.
А высоту седых небес
ночной звездою обозначь.
В окно стучится темный лес,
стон электрички, детский плач
и прочий лепет пустоты,
что неизменен тыщу лет,
пока с земли взираешь ты
на ход планет.
И не зубилом проштробив
своей судьбы недлинный лаз -
я не был здесь вольнолюбив
и там не буду. Это раз.
Еще: - я мог тебя обвить,
как непорочная лоза,
но к нашим лицам не привить
своих возлюбленных глаза.
И это два. И может быть,
мы с вами - только голоса.
ПАСТЕРНАК
Я иду через гибнущий парк,
где деревья вцепились корнями
в побледневший от гравия мрак.
И ветвями вцепились и пнями
и еще черт-те чем. Я пою
очень тихо (почти бормочу я).
Но туман, как ни странно, не пью :
он живет в этой песне, бичуя.
Здесь и почва протерта до дыр
и судьба, что не дышит - а пахнет
перегноем. Так пахнет надир,
когда эхо посмертное ахнет,
(и душа устремится в ампир
или в готику. Либо - в надежду.
То сражаясь, как сильный батыр.
То болтаясь, как в проруби - между)...
Ты позвал насекомых на пир,
на пенек - в электрическом баре,
где Луна, как восставший вампир
присосалась к возлюбленной паре.
Где Природа - со связкой ключей
притворилась порхающей музой,
а на деле - тюрьма. И очей
не смыкает и сохнет медузой
на песке....
***
Неделю мне снились их лица.
Неделю - на грани прощанья.
О лица людей, что присниться
сумели ! И без завещанья
смогу я теперь обходиться.
На днях мне приснился Кальпиди :
Он дружески мне улыбнулся
и руку пожал. Повернулся,
а больше его я не видел.
На спину я перевернулся.
Мне снились бескрылые феи,
которые лично коснулись
меня. И остались трофеи
и даже - названия улиц,
где жмурились их котофеи.
Мне снились большие надежды
и мусор, оставшийся после.
Мой шепот спросонья - « Ну где же ты ?!» -
мне снился. А ты была возле.
И было светло без одежды.
Неделю я спал, как убитый
на честной дуэли. Воскреснуть
стыдясь, ибо снова - обиды,
чье зеркало тужится треснуть.
Но я не гляжусь в эти виды.
Неделю мне снились их лица.
Неделю - на грани прощанья.
Тюрьма сновидений боится
бесстрашного телевещанья
побега ; Но он состоится.
7.4.98
«центру дождя»
Эта книга - решето.
Сквозь нее просеян свет.
Я талантлив, ну и что?
Стал бездарнее газет :
Ибо отданы в залог
и таланты и мечты.
Ибо равен эпилог -
смерти. (Жалоба почти!)
Я ночую под мостом.
Он концы зарыл в кустах.
Что оставишь на потом -
пузырится на устах
мыльной пеной. Убегу! -
как сбегает молоко.
Я так больше не могу.
14.6.97
***
Над нами небеса -
под цвет твоей печали.
А я уже писал
про этот цвет вначале
своей карьеры. Ты,
конечно, равнодушна
к тому, что есть кроты -
которым небо скушно.
Тебе отдам печаль,
себе оставлю даль.
8.7.97
***
Слово - не воробей.
Выстрелит - не убьёшь
вылетом из обеих
губ. И не пустишь нож
в ход. Не убийца, чай,
чтобы его убить.
Чинно сижу, пью чай,
как меня не любить?!
Я не поэт, а так,
малость Иван-дурак.
В церковь я не ходок
и не люблю кабак.
Либо стихи умны,
но лишены красы.
Либо - наоборот.
Значит, малы трусы.
Слово вообще есть бог.
С птицей его сравнишь -
скажут тебе - Ты - лох.
Библию, мол, темнишь.
Ну а поэту чё?
Чинно сижу, пью чай.
Хрен вам через плечо.
Эх, перо, выручай.
С богом! Спеши дерзать,
переводить листы.
Нечего мне сказать
греку, варягу. Сты-
дно.
Ноябрь 96
***
Санный полоз оставляет
еле слышное свеченье.
Нас внезапно обставляет
фантастическая тень.
На лыжне довольно места
для любого приключенья.
Ты - на санках. Ты - невеста.
Твой жених - морозный день.
Я, как лошадь - запряжённый
в эту влажную обузу.
У меня такое чувство,
что поэзия - обман.
Как усы себе я - жжёной
пробкой - пририсую музу :
Вот и всё моё искусство.
Вот и весь я великан.
Ты, конечно, обмираешь
над моим стихотвореньем.
Но, увы, признанье это
мне ресниц не шевелит.
Я люблю тебя. Ты знаешь -
как люблю. Творю. Сирень ем.
Но - я тень того Поэта,
что дрожать тебе велит.
13.12.96
***
Поиграй со мной, огонь.
Но не больно. Руку тронь.
Отмени законы мира
и пронзи мою ладонь.
Я не то, чтобы поэт,
но рифмую тьму и свет.
Человек - не поле битвы.
Между ними битвы нет.
Я, конечно, не пророк.
Я люблю мясной пирог.
Для коровы убиенной
это лучший некролог.
Если рядом алкоголь,
он садится словно моль
на моё сухое тело
и пищит: - «Кто здесь король?».
По ночам я вижу сон.
Он услужлив, как гарсон.
Посвящает в то и это,
будто я какой масон.
Значит так, огонь - играй.
Век живи, но умирай.
Я порвал стихотворенье
и оно попало в рай.
Не огонь, а сущий бес.
Взбрызнул искры до небес.
Мне с тобой, исчадье спичек -
светел самый тёмный лес.
Можно дальше продолжать,
но мне холодно дрожать
на ветру стихотворенья.
Т.е. - ветер отражать.
21.11.96
25
Мне двадцать пять. Мой бог - что я могу?
Я отдал пядь земли своей - врагу.
Пять лет назад я тайно был влюблён.
И до сих пор мне режет руки лён.
Я написал пятнадцать библий впрок
и, что смешно - бог выучил урок.
В моё окно стучится тёмный лес.
Раскроем книгу, но - «мне скучно, бес».
Земную жизнь пройдя до тупика -
я очутился в тупике. Пока
он на тюрьму ни капли не похож.
Мне нет нужды ломать о стены нож.
Я не ревную к прошлому, ничуть -
мой настоящий, будущий мой путь.
Что точно помню - воздух был ничей,
когда звезда сжимала пять лучей
в кулак тирана - тёплым был июль
и мыльным пузырём казался нуль.
И - пленник у абцисс и ординат -
был всё-таки свободным беглый взгляд.
Мне двадцать пять. Мой боже - озари
меня! - Пока пускаю пузыри,
пока на тень дрожащую похож.
Пока о стены не сломал твой нож.
Я весь в долгах, процентах и мечтах.
Клюю подачки, словно стая птах.
Необщим выражением лица -
расстроил мать и прогневил отца.
И всё ж быстрей велосипедных спиц
сменилась друг за другом сотня лиц.
Я ночь провёл в объятии стальном
стихотворенья, ну а в остальном.....
22.12.96
***
Озябла? Так иди ко мне.
Не зря я плед купил.
Не зря я жил среди камней.
С камнями ел и пил.
Не зря копил нули рублей,
зимою строил флот:
на мокрых спинах кораблей,
как на дельфинах - от
людей, людей, людей, людей -
на остров без забот.
Я обниму тебя, вот так -
как гибкая вода.
Я был героем передряг,
я принцем был среди бродяг,
но потерял тебя.
И я проделал длинный путь
и сжёг мосты страниц,
но зимний ветер смог задуть
свечу твоих ресниц.
11.3.98
ДОЛМАТОВ
Молчит окно. И свет в окне,
как бы подвешен в бездне.
И некто мчится на коне
и каменеет в пемзе.
И тот, кто корчится в дыму,
как бы в клубке змеином -
он служит пламенем тому,
кто пьёт перед камином.
Но нам огонь даёт обет
в золе подняться к высям.
На нём ни разогреть обед,
ни сжечь подложных писем.
И Некто мчится на коне
и мечется по стенам.
Пьёт отражения в окне
и бьётся над катреном.
Мы ж пьём безалкогольный дым
за эту чертовщину
и смутно помним - молодым
погибшего мужчину.
1995-96
***
Ты можешь пить и между прочим -
пьянеть и вымирать, как вид.
И ждать, что - тут мы напророчим -
над рюмкой ангел пролетит.
Пытаясь к старости пробиться
через распутицу морщин,
ты аккуратно будешь бриться,
слегка похожий на мужчин.
Твой нимб не будет слишком светлым
для тех - кто в сутках любит ночь.
Твой дух останется оседлым,
а тело рваться будет прочь !
Из той Перми, как из пожара
ты прыгнешь - стукнувшись об лёд
чужой планеты в форме шара,
остановив её полёт.
Ты, в общем, мирный сумасшедший
и не бросаешься с ножом
на мир исчезнувший, ушедший
бесследно выше этажом.
Ты поднесёшь своей любимой
букет из ядовитых змей.
И пролетит твой ангел мимо,
а рюмку можно сдать в музей.
Но всё ещё преодолимо
пока ты медлишь, ротозей.
9.3.98
***
Не верь кометам,
плащам, поэтам,
дождю - чей лепет
всегда об этом.
Не верь деревьям -
пойдут на терем.
Оставь свой опыт
гусиным перьям.
Не верь, что часть Я -
целого. Счастья.
Голубенькой змейке
её запястья -
не верь! Поверишь -
пойдёшь, как дервиш.
От этого мира
останется дверь лишь.
5.11.97
***
Следи за дверью, не впускай творца.
Он двадцать лет подсматривает в окна.
Он плавит стёкол льдистые волокна,
когда золоторунная овца
заблеет в небе и проснёшься ты,
озябшей кожей пробуя мужчину,
как собственную, возле рта, морщину.
Как мальчика, что совратила ты.
Ты женщина и ты посвящена
в спокойное дыхание поэта.
Трёхкомнатная мёртвая планета
луной в твоём окне освещена.
Когда не Солнце, а Луна горчит -
ты будешь шрам, узлом стянувший кожу -
баюкать, целовать - пока не ожил,
пока он мёртв и о тебе молчит.
1996
***
Можно поймать его в чаще,
в зарослях лени и страсти
пьяным сачком, что чаще
бывает. Вырвать из пасти
тьмы... Паутинкою дури,
сильным капканом гнева
можно поймать, у дуры
в нижнем белье. О, Ева !
Можно поймать его в чаще
и испытать своё тело.
Можно поймать, но чаще
его ты теряешь... Дело,
которому служишь, дама,
которую любишь, тайна,
которую тщетно драма
в тебе выпрямляет тайно -
всё это суть потери
и их обрести несложно:
достаточно губы пэри
облизывать осторожно.
Но делится, как амёба -
весь мир - на худые части.
Раз вы полюбили оба -
то третий уже несчастен.
И можно поймать. Но как нам
его удержать над схваткой?
Он движется к нашим окнам,
к магниту с железной хваткой.
Он близко: Абсурдна вера.
Надежда горька, как пьянство.
Любовь далека, как эра
безоблачного пространства.
И мы - мотыльки, щекочем
нутро наших судеб тесных.
Здесь всё бесполезно. Впрочем,
нет деланий бесполезных.
1995-1996
***
Сильнейший медиум, ты вызвать мнил любовь.
Так, чтоб она пикировала вниз
на девочку, которая сквозь визг
бесовских полчищ, продиралась из
одной тюрьмы в тюрьму другую, близ
светлейших воинств: продираясь в кровь.
И так, чтобы Любовь её брала
на крылья - непонятно, правда, чьи.
Войска, пролив обильные ручьи
абстрактной крови, шли гонять чаи.
А те, кто мог - летели... из ничьи,
в которую сложились кирпичи
побед и поражений... Тень орла
отбрасывалась мирным голубком.
А голубка сердцебиенный ком
отброшен был (тень - тенью) от орла.
Кровь голубка хлестала из горла
и то не кровь была, а - пар, о ком
мы скажем: «Бог» и дальше - «В рот ебать»,
стремясь кимвал звенящий обобрать.
Сей звон ограбить нищим языком,
чья речь - как речка - чьё желанье течь
уж истекло за тысячу веков.
И мы стоим (и мы боимся лечь)
по щиколотку в пене облаков.
11.10.95
***
Осень + осень + осень + осень.
Сколько за жизнь повидал осеней я?
Если нет денег, то город несносен.
Хочется в лес, где ладони синея,
или краснея - обтянуты ветром,
т.е. - перчатками тлеющей стужи.
Осень унылая, хватит вольтметром
мерять своё напряжение в луже,
т.е. - своё отражение. Ну же!
8.1.97
СНЕГ
Затмивший небо крупный снег -
он выпал наконец.
Всё остановлено в борьбе
и снег всему венец.
Дни проплывают в серебре,
а снег всего лишён.
Он, как монах и в декабре
чуть-чуть умалишён.
Вот я шнурую свой шнурок.
Скорей мороз вдохнуть!
Ах, твой волшебный свитерок
обтягивает грудь.
Мы покидаем тёплый дом
и выплавляем след,
чтоб по следам найти потом
друг друга в бездне лет.
Земля промёрзла до небес
и, нищая, поёт -
о том, как чудо из чудес
лыжню нам отдаёт.
И мы идём к своей звезде
над снежной пеной дней,
как бы спаситель по воде,
как бы слегка над ней.
А рядом - выпустив шасси
вдруг приземлился лес,
или космический корабль?
(Попутал рифму бес).
Мороз густеет. Поспешим!
Весь путь объят пургой.
Мы дома пламя рассмешим
весёлой кочергой.
И подоткнув колючий плед
и обратившись в слух,
мы просидим так много лет.
Так переводят дух.
3.10.95
***
Двигаясь через пустыню,
медленно пишется книга.
Древний мираж -
на абордаж
мига.
С каждою буквой меняется кожа
книги, которая вряд ли похожа
на тривиальную исповедь... Боже! -
Сердце моё не стучится.
Видимо, кончился дятел.
Я же во сне,
как снег по весне -
спятил.
Дождь, моросящий за форточкой пыльной
мигом приделает к зубодробильной
боли - ладонь, полусферою тыльной.
Нарисовался в ладонях
путь - на судьбу не похожий.
Это конец.
Я не жилец.
Просто прохожий.
1995-97
***
Камень в реке блестит,
жабрами шелестит.
Со смеху помирает.
Вода - его зыбкий щит.
Он отражает мир.
Жидкое есть кумир
твёрдого. Утекая,
мы видим, что Смерть - такая.
1.8.97
***
Как чувство нуждается в жесте,
так лето - в дожде серебристом,
(который гремит, но из жести
не сделан), и даже в ребристом
мужчине (отлившем из бака) -
сутулое освобожденье
покинуло зону барака,
вплетаясь в косичку движенья.
И тронулся лёд : будто в небе
неслись облака - как бизонье
нашествие. (В общем-то не бе-
зопасное стадо). В озоне,
в ознобе Его полу-плоти,
(она - содержимое морга) -
как сосны в янтарном полёте -
все чувства на грани восторга!
Мужчина, живущий недолго,
блуждающий в форме поэта :
Он весь - ощущение долга
прожить эту жизнь, чтобы это
на жизнь походило. Но в целом
Он цели такой не имеет.
Он - снег, ибо падает в белом
на грязь, что листвой пламенеет
за окнами стихотворенья.
Ведь жизнь слишком невероятна
под медленной пыткой старенья.
И памяти мокрые пятна
уже испарились невнятно
повсюду, где есть повторенья,
где солнце - туда и обратно.
И это - начало творенья.
7.7.98
***
Ты, в общем, сухая ветка.
Твой куст - неизвестно где.
И бледное пламя ветра
кричит на своём наречьи.
Обломит тебя и метко
стрельнёт к голубой воде :
мир, видимо, сшит из фетра
и лёгок для главной встречи.
И ты до сих пор играешь
в игру « Как-сойти-с-ума-
но-не-огорчая-близких».
А близкие те далече,
и ты их в лицо не знаешь,
не знал. И игра сама
играет тобой на склизких
ступенях бессвязной речи.
И сходит с ума. Наверно
стихи - это твой дневник,
который ведёшь от точки
и до запятой, в надежде -
что ангел твой дышит мерно,
что ты не к стеклу приник,
расплющив лицо, что строчки
привыкнут к своей одежде.
И ты обладаешь мёртвым
талантом - воображать
и всё превращать в искусство,
красивое в лунном свете -
как жирный творог, чтоб чувство
любви - увлажнило сети.
Я вижу твоё волненье -
как копию с полотна
великого моремана,
писавшего синей кровью.
Вам нравится исполненье
мечты - но она бледна :
заняться (глотнув тумана)
и пенисом и любовью.
Да, мир безусловно тесен.
А путь, как всегда один.
И это - источник жажды,
но мы не хотим напиться.
Ты этим и интересен,
мой маленький Аладдин -
что в реку не вступишь дважды,
но трижды - всё повторится.
12.4.98
БЕГ
Искрящийся снег
лунным светом умаслив -
бежит человек,
но едва ли он счастлив.
На лыжах,
на лыжах,
в слюне, в полусне -
скользит привиденье
навстречу весне.
О, лес - расступись!
И поляна - откройся!
Луна - заступись
за бегущих! Не бойся!
Что сердце?
Что сердце?
Болит его тень.
Под рёбра ударил рогами олень.
И стихнет звезда,
но зажжется другая.
Пыхтят поезда,
но их лязг отторгая -
на крыльях,
на крыльях,
на взмахе ресниц -
ты вылетишь с белой спирали страниц.
Ты жизнь затолкал
в голубую бумагу,
как будто украл -
но был пойман. И магу
подобен,
подобен,
ты шепчешь - «Она».
Она же - как штора шумит у окна.
Ей нравится снег
из лунного теста.
Бежит человек
не двинувшись с места.
Октябрь 1997
***
Зимою квадрат окна
не делится пополам.
Он запотевает из-
нутри и почти святой -
от холода. Как она
идёт по твоим полам! -
зима, холодрыга. И, з-
меясь под твоей пятой,
о, под шерстяным носком -
она закаляет стиль
письма. Согревает льдом
вино в погребках аорт.
Окно под её мазком
узоры сдаёт в утиль.
Она накренила дом
и черпает стужу борт.
А звёздная ночь зимой -
прекрасней, чем твой Христос!
Она не спасает мир,
не лечит самоубийц.
Она говорит - « Ты - мой!».
Ловец человеков. Ос
гнездо. И бряцанье лир
молчит - ибо пали ниц.
Зимою квадрат окна
не делится пополам.
От линий тебя знобит.
В жизнь - линии влюблены:
Пусть волос их краток на
ладони. Но по полам
танцует коктейль, где взбит
сноп пыли и серп Луны.
Бумажная дверь поёт
под медленным сквозняком.
И в доме напротив - спят
и дышат после любви.
« Подходит к окну и пьёт
морозную ночь». - О ком
пишу ? - если принят яд
и грудь растерзали львы?.
15.10.97
***
Хочется верить, что смерть далека.
Так далека - не достанет рука.
Если сложить в первобытный кулак
жидкую кисть - то и вовсе никак
я не достану до смерти, до дна.
Жизнь бесконечна - но всё же - одна.
Жизни другой не прожить, не проспать.
Только остротами пересыпать.
Хочется верить, что я одинок :
проголодался, продрог и промок.
Жухлые листья, как щёки горят.
Да и поэты со мной говорят
с помощью стен, а не с помощью книг.
Шёпот мне нравится больше, чем крик.
Нежность мне нравится больше, чем страсть.
Цель у полёта одна есть - упасть!
Т.е. - надежда - надёжное дно!
Ну а любви всё равно не дано.
Ибо за шторой маячит конец,
а не мираж обручальных колец.
26.10.97
***
Он - тополиный пух.
При счёте раз, два, три -
готов лететь в трубу
с той стороны рассудка.
Он не читает вслух,
но пишет изнутри :
морщинами на лбу
и язвою желудка.
Он сам - роман, рассказ,
статья, строфа, строка.
Он - препинанья знак.
Возможно - точка света.
А плоть - волшебный газ.
И распылять пока
нельзя его никак.
Но - подождём рассвета.
Июнь 1997
***
О если б я только мог
из потусторонних мест,
(где чисто английский смог
мне скоро глаза доест),
черкнуть тебе пару строк -
зазеленел бы крест.
Задвигалась бы земля.
А впрочем, лежи мертвец.
Сквозь череп ползёт змея.
И где у неё конец?
И где у тебя душа?
В какие лохмотья вшит
господь? Почему туша
свет, мы боимся жить?
И движемся, как во сне -
во сне и желаем быть
такими, какими не
быть нам. Не быть. Не быть.
Кто ветру подобен - тот
без сил пытается спать:
а там побеждает тот,
кто мёртвый уже лет пять.
И, знаешь, любой мираж
буквально слетает с уст.
И ты вспоминаешь, аж,
про сердце, чей факел пуст.
Но если б я только мог
из потусторонних мест
черкнуть тебе про итог,
я б написал : The Best!
1997
***
К тебе я могу допурхать
на собственной колеснице,
подняться наверх с бутылкой
и так проведём мы вечер
дождливый местами. Пусть хоть
самой сатане приснится,
как сердце трогают вилкой
и гасят бокалом свечи.
Той ночью, местами - белой,
мы в космосе были синем.
Плясали с Луной дебелой.
С мечтой : на Земле мы скинем
и мускульный обруч Марса
и газовый шарф Венеры.
В прокрустовом ложе фарса -
абсурд христианской веры.
Мы там подружились крепко
с осколками Фаэтона.
И в пермский дождливый вечер
сошли по обрывкам лестниц,
что созданы были крепко
бессмертным пером Антона.
Но всё-таки покалечил
ступени - табун прелестниц,
которых водил я в небо
минуя очаг оргазма.
Он тело согреет, ну так
топить его нужно. Скучно!
Мы просим любви, как хлеба.
В нас дует мороз маразма.
Мы целимся в диких уток
и дробь попадает тучно
в иллюзию оперенья,
сиречь - в архетипы воли.
Ну, как бы - летит над нами
тот день, что не прожит нами.
Та жизнь, что уже не в силах
стать нашей. (Здесь перхоть моли
обсыпала шёрстку рифмы).
Меняемся именами!
Я - моль! Я проделал дырки,
где только возможно видеть.
Я вижу тебя - осколок
звезды. Или тайны. Или...
Я выпущен из пробирки,
где учатся ненавидеть
и где я теперь? - осколок
в летящем автомобиле.
Я еду тебе навстречу
на тачке с игрою в шашки.
По цвету длиннозелёной
волны из её гляделок,
ты выбежишь мне навстречу,
как нимфа в пальто осеннем.
И рифмой обдав палёной,
такси устремится в ночь.
18.11.96
ОСЛИК
Я теперь живу не в ореоле,
а в дыму табачном - пых, да пых.
И в одеждах с бирочками моли,
в этой оболочке для слепых.
Я - актёр. Но я не знаю роли.
И не чую главные слова.
Жизнь - игра: пока темно от боли
и от счастья тает голова.
На меня нацелен сумрак ночи!
Но и ночь просеяна сквозь свет.
Этот « я» любви, наверно, хочет.
(Или секса, в позе буквы Zet?).
Этот « кто», возможно будет после
личности, переходящей в штиль,
спрашивать себя: - «Ты кто?» - «Я ослик
под дождём, сдаваемым в утиль».
Апрель 1997
***
С пламенем нянчась, колю топором
мокрое дерево. Щепки летят
в печку - пылающий аэродром.
Может в снегу утопили котят ? -
если мяукает вьюжная ночь
и умоляет под дверью : - « Впусти!».
Только мне холодно мёртвым помочь.
Делай, что должен. И мусор мести
я начинаю могильным венком,
веником то есть. А пыли планктон
можно обильно смочить коньяком,
пылью табачной окрасить тон в тон,
ну и назвать это - жизненный путь.
Ветер пинать в придорожный кювет,
каменным шелестом ноги обуть.
Кровь всё равно не изменит свой цвет.
Кожа останется мягким старьём.
Можно в улыбке её растянуть.
Или заплакать от счастья вдвоём
и называть это жизненный путь.
Сплю, прижимая к груди решето
ночи - дырявой от жара печи.
Нет электричества в доме. Зато,
пламя расскажет секреты свечи.
13.9.98
©Антон Колобянин
©ЛИМБ
